Зачем и кому нужна фундаментальная наука?
В последнее время всё чаще и чаще приходится сталкиваться с дискуссиями о ценности фундаментальной науки.
Активно муссируется поддерживаемая некоторыми СМИ идея о том, что «чистая» наука совершенно незаслуженно пользуется поддержкой государства и только паразитирует на обществе. «Чистой» науке противопоставляется наука «прикладная», достижения которой непосредственно используются человечеством.
В самом деле, с точки зрения обывателя ценность многих исследований, относящихся к фундаментальной науке, является как минимум сомнительной. Какой резон, скажите на милость, тратить деньги налогоплательщиков, скажем, на изучение структуры усиков каких-нибудь глубоководных рачков? Ответить на этот вопрос действительно непросто. Один из ответов будет, по-видимому, заключаться в том, что любая «практическая» разработка так или иначе опирается на базовые научные знания, о практической применимости которых никто не мог и помыслить на протяжении десятков, а то и сотен лет. Только длительное и кропотливое собирание «бесполезных» данных даёт возможность в конце концов делать серьёзные научные обобщения, от которых, в свою очередь, можно опять спуститься к частным, но уже имеющим прикладное значение разработкам. К примеру, Д. И. Менделеев объединил в своём периодическом законе 63 известных в то время элемента, для многих из которых ни о каком практическом значении говорить на тот момент не приходилось. Опыты Луиджи Гальвани и Алессандро Вольта от начала активного применения электричества в быту и промышленности отделяет более ста лет, — а в их время, в конце восемнадцатого века, открытые ими явления для любого обывателя представлялись не более чем забавным курьёзом.
В 1676 году Антони ван Левенгук направил в Лондонское Королевское общество письмо с описанием своих наблюдений, сделанных с помощью очень сильных увеличительных стёкол. Левенгук вошёл в историю как человек, впервые увидевший микробов и показавший их человечеству. Но даже в научном мире к его работам вначале отнеслись довольно прохладно. Сам Левенгук писал: "В своих наблюдениях я провел времени больше, чем некоторые думают. Однако занимался ими с наслаждением и не заботился о болтовне тех, кто об этом так шумит: «Зачем затрачивать столько труда, какая от него польза?», но я пишу не для таких, а только для любителей знаний".
Действительно, какая могла быть польза от открытий Левенгука, если работы Пастера и Коха, стоявших у истоков учения о микроорганизмах как о возбудителях заболеваний, вышли в свет лишь двести лет спустя? В течение этих двухсот лет учёными велась плодотворная работа по изучению жизнедеятельности и по систематизации различных микроорганизмов, будущее прикладное значение которой стало очевидным лишь потом. Но до этого отношение любого «практически мыслящего» человека к изучению микроорганизмов вряд ли можно было выразить иначе, как словами героини Серафимы Бирман из фильма «Обыкновенный человек»: «Он, конечно, молод и хорош собой, но не всегда же он будет находить эти микробы. Ведь они такие маленькие! Мне соседка рассказывала: у них даже ножек нет. Когда они рождаются, их даже собственная мама не видит!».
Попытки осмеяния исследований, объекты которых отличаются тем, что у них «нет ножек», как у микробов, или что они маленькие и несъедобные, как мушки-дрозофилы, — явление весьма распространённое. Но, возможно, впервые в истории нашей страны целенаправленно формируется пренебрежительное отношение к фундаментальной науке как таковой.
Действительно, сильная фундаментальная наука по карману не всякой стране. Она, как многими справедливо отмечается, довольно дорого обходится и не приносит прямого дохода. Особенность достижений именно фундаментальной науки заключается в том, что они автоматически становятся достоянием всего человечества, скрывать их от кого-то бесполезно и бессмысленно, — крупицы нового научного знания имеют ценность, только будучи влитыми в общий «котёл». Это означает, что расходы на фундаментальную науку являются некой «благотворительностью» в мировом масштабе. Это не отменяет их важности для человечества в целом, но может вызывать некоторые осложнения при финансировании на уровне отдельного государства. Для государства вклад в науку, сделанный его гражданами, — не прибыльная, а лишь сугубо «статусная» вещь. Это, впрочем, касается не только науки, а и многих других областей — от искусства до военной мощи.
Однако из нападающих на науку в России никто не говорит «наша страна недостаточно богата, чтобы финансировать фундаментальные исследования». Ибо всем известно, что страна богата, но те, кто распоряжается этими деньгами, видят им иное применение. Вместо этого в умы граждан внедряется мысль, что исследования, не имеющие немедленного и непосредственного практического выхода, измеримого в рублях (или другой валюте), вообще не имеют никакой ценности. Несмотря на очевидную нелепость такой позиции, с ней приходится сталкиваться всё чаще и чаще.
Спору нет, наука в России нуждается в реформировании. Критерии для определения того, какие именно исследования стоит финансировать — штука довольно сложная. В настоящий момент значительная часть действительно интересных в научном плане работ делается «на коленке» исследователями-энтузиастами, в то время как «бизнесмены от науки» получают деньги, умело манипулируя в заявках на получение грантов «нужными» словами и фразами. Пока принятие решений остаётся за чиновниками, решающую роль для которых имеет присутствие в работе таких «волшебных» слов, как «нанотехнологии» или «стволовые клетки», ситуация в лучшую сторону вряд ли изменится.
Говорить о ненужности исследований, не имеющих собственного прикладного значения, — всё равно, что требовать вырезать из натянутого каната все участки, которых не коснётся нога канатоходца. Ведь он не опирается непосредственно на них! Но для того, чтобы канатоходец смог пройти по канату, канат обязательно должен быть непрерывным и целым. Крепостная стена защитит жителей города от обстрела только лишь будучи прочной и целой, хоть и не каждый её кирпичик примет на себя удар пушечного ядра. Так и в научном знании переход к важным обобщениям возможен лишь тогда, когда оно являет собой целостный массив, а не набор разрозненных фрагментов. Поэтому и ценность научного исследования в большинстве случаев определяется не его самостоятельной, «оторванной» полезностью, а тем местом, которое оно занимает в здании наших знаний о природе.
28.05.09.
|
>