Выход в город

      
      — Ничего ты не понимаешь. Водку надо выбирать очень осмотрительно.
      — А что не так-то? «Романов» — отличная водка. Мы её брали, когда у Митька на даче пили. В сентябре. Всё отлично было.
      — Вот то-то и оно. Это когда было? Времена всегда меняются.
      — Хочешь сказать, что она типа теперь не та?
      — Обязательно. К доктору не ходи.
      — Но как же тогда?
      — Любой приличный производитель — приличный, — когда выпускает новый товар, старается сделать его качественным. Чтобы покупателей приучить. А потом планку снижает. Я уж не говорю о том, что его могут начать подделывать, — Тёма не просто говорил, он вещал, с чувством играя роль знатока.
      Костик сложил руки на груди.
      — Что ж, каждый раз новую покупать?
      — Ну, в общем, да. Если тебе что-то один раз понравилось, то это уже означает, что больше оно никогда таким не будет.
      Костик задумался и не ответил. Ещё раз прошёлся глазами по ярко освещённой витрине из прозрачного бесцветного стекла, на которой рядами стояли десятки прозрачных бутылок с одинаковой на вид прозрачной бесцветной жидкостью. Только этикетки были разными, — какие-то очень пёстрые, разноцветные, другие, наоборот, строгие, «выдержанные». Были прозрачные, на которых буквы как бы висели или плавали... И вот ещё, — по форме бутылки тоже были разные. Много классических, совковых «ноль пять», и, кажется, не меньше — причудливых, вызывающих, хвастающихся своей формой, выглядывающих одна из-за другой, выстреливающих друг в друга световые зайчики электрического света; одни округлые, другие, наоборот, ребристые, одни — высокие и узкие, другие — приземистые и пузатые, — все они каждая на свой лад изо всех сил демонстрировали свою кристальную прозрачность и какую-то морозность, напоминая фестиваль ледяных фигур.
      — Вот смотри, — Тёма взял одну бутылку с витрины, — нужно, чтобы производитель был известным, а марка — нет. Берём?
      — Эту? Ну, давай попробуем, — сказал Костик.
      Подошёл Макс.
      — Ну что, определились, или мы тут до ночи тусоваться будем?
      — Да, — ответил Тёма, — пошли.
      И они двинулись к кассе.
      
      
      

      
      Какие ассоциации у вас возникают при упоминании таких мест, как Фили, Кунцево, Крылатское? Первое, о чём вспоминал Костик, если ему нужно было туда ехать, — что будет холодно. Филёвская линия, ведущая в эти края, как известно, — единственная наземная линия московского метро. Теплоизоляция у вагонов практически никакая, и даже толпе пассажиров в часы пик не удаётся «надышать» в вагоне тепла: воздухозаборники, обеспечивающие пассивную вентиляцию (ту самую, которая перестаёт работать, стоит поезду остановиться в туннеле хоть на пару минут), добросовестно гонят в вагон морозный воздух. Бывает даже, что в вагоне самым натуральным образом идёт снег.
      Это был последний заказ на сегодня. От метро нужно доехать до Крылатского моста, дальше пешком. Коттеджный посёлок. Частный дом.
      Костик мёрз. Троллейбуса всё не было. К остановке одна за другой подъезжали маршрутки, но все они шли не туда. Тротуар был покрыт утоптанным снегом, мостовая — разъезженной слякотью. Всё остальное вокруг прятало своё обличье за неестественной, слишком яркой в сумерках пухлой белизной, облитой корочкой наста. Шапкой из стеклянно-белой, как полированный кварцит, глазури были покрыты торговые палатки, газоны, козырёк автобусной остановки... Даже чугунная оградка вдоль дороги хвасталась модным украшением, — белой снежной колбаской, лежавшей небрежно, залихватски, но державшейся прочно.
      Подошедший троллейбус принёс с собой тепло, свет и тот особенный уют, который приятен своей незавершённостью, неустойчивостью, какой-то недоделанностью, — когда промозглая мерзость окружающего пространства видна слишком хорошо, когда до неё рукой подать; она пытается врываться в троллейбус через двери на каждой остановке, подкрадывается к замёрзшим ногам, задувает через щель не до конца задвинутого окошка (которое просто не задвигается до конца, потому что резинка смялась); но каждый раз она отступает, и не удаётся ей взять ни штурмом, ни осадой маленький островок рассеянного дрожащего света и зыбкого, еле удерживаемого тепла. И ещё, конечно же, приятно, что уже не стоишь, а едешь — туда, куда тебе надо.
      Чем тяжелее день, тем больше чувство удовлетворения в конце. Особенно когда то, что делаешь, можно легко и однозначно измерить. Например, количеством наколотых дров, или прочитанных страниц. Или заработанных денег.
      В жизни столько всего, — не знаешь, за что хвататься. Но если в конкретный момент удаётся выделить конкретные приоритеты, — дело идёт как по маслу. То, что называется «под настроение». В каком-то настроении — читаешь Пруста. В другом — толковый словарь. В третьем — учебник по биофизике. В каком-то — колешь дрова. В каком-то — зарабатываешь деньги.
      Есть люди, которые в течение своей жизни находятся (грубо говоря) преимущественно в одном настроении. Такие люди могут посвятить жизнь какому-то делу, найти своё призвание, выбрать славную стезю. Люди с переменчивым настроением бывают известны своим друзьям как бездельники и неудачники, а иногда остаются в истории, как Леонардо да Винчи. Но это редко. «Пожарник спит, кот ест, моряк плывёт»...
      Кстати, Костик в детстве хотел стать пожарным. Да, и милиционером тоже. И лётчиком. Но ещё раньше — водителем мусоровоза. Мусоровоз приезжал во двор каждый день по утрам, и маленький Костик буквально с замиранием сердца следил за работой этого чуда техники и небрежно и грязно одетым мужчиной, который им управлял. Дедушка однажды в шутку сказал Костику: вот, мол, ты вырастешь и тоже так сможешь... У Костика в этот момент прямо-таки захватило дух. Неужели?! Когда-нибудь?! И он?! Сможет?! Так?! Неужели?! Это?! Возможно?! И на какой-то период это стало целью его жизни.
      И через много лет какое-то тёплое, дружеское чувство всколыхивало в нём, стоило ему увидеть за работой это техническое чудо, оранжевого монстра, опрокидывающего в себя бак за баком, глотающего и пережёвывающего кучу самых разнообразных предметов, ещё совсем недавно бывших частью жизни людей.
      Любовь — это узнавание, а узнавание — это воспоминание. А воспоминания — это то, что скрепляет между собой отдельные мгновения и превращает их в то, что мы называем нашей жизнью.
      Троллейбус свернул с Рублёвки на развязку с ул. Крылатская. Отсюда рукой подать до Молодёжной. Там, в Кунцево, жила девушка по имени Лера. Сейчас она, кажется, вышла замуж и живёт в Питере. Троллейбус выехал на Крылатскую и поехал к Москве-реке. Здесь начиналось царство велотреков, роллердромов и полей для гольфа. Спортивные площадки, покрытые чуть подтаявшим снегом, плавно переходили в пойму Москвы-реки. Где-то здесь в стороне — Гребной канал.
      У одного однокурсника Костика был первый разряд по гребле, и Костик часто спрашивал себя: что это за люди, которые занимаются греблей? Не футболом, не боксом, не теннисом и даже не плаванием. Надо же: греблей. А штука ведь на самом деле интересная. И полезная. Костик пару раз ходил в байдарочные походы и к этому виду спорта считал себя чуточку причастным. Помнил, как после первого дня сильно болели мышцы рук. На третий появились мозоли. А ещё через два дня — всё нормализовалось, и Костику казалось, что плывут они по этой реке давно-давно, и плыть ещё будут долго, возможно, всю оставшуюся жизнь. Это и была — маленькая жизнь. Место, где она проходила — Тверская область, и ещё, пожалуй, на полке, где альбом с фотографиями лежит. А время, — вроде бы, три года назад. Или тысячу лет, теперь уже точно не скажешь.
      Костик вышел из троллейбуса. Да, вот заправка, вот там мост... Идти надо было куда-то налево. Как тут дорогу-то перейти? А, тут же мост начинается, можно спуститься и под мостом пройти. А вот и искомая дорога. С одной стороны от неё какие-то заборы, с другой — спуск к реке. Машин нет, людей нет, место открытое, ветер дует. Зябко. Каково здесь жить, интересно? Место престижное, вода вокруг, парк вроде какой-то, спокойно, тихо... А неуютно как-то. Хотя летом здесь хорошо, наверное... И вообще, пожалуй, дело привычки. Когда где-то поживёшь, всё меняется, такое знакомое становится, своё, родное... И что интересно: бывает, первые впечатления остаются в памяти, но потом практически не ассоциируются со ставшими знакомыми местами. И когда эти воспоминания всё-таки всплывают, странно становится и забавно: это вот здесь я тогда шёл, на это смотрел... А отношение было настолько другое, что в голове не укладывается. Не совмещается. То ли ты был другим, то ли места изменились... Хотя так оно, собственно, и есть: места были незнакомыми, стали знакомыми. Больше ничего, может, и не поменялось, но разница огромная. А человек, который здесь никогда не бывал, и который бывает здесь каждый день, — это же совершенно разные люди.
      Темнело.
      
      
      

      
      Шпалы на станциях разделены каждая на две части, меду ними имеется выемка, в которой может поместиться человек, если попадёт на путь перед поездом.
      Огонёк в светофоре лениво переполз чуть пониже и из жёлтого стал зелёным.
      Вдоль края платформы шла отчётливая, довольно глубокая канавка. Дело в том, что ограничительная линия здесь была выложена из мрамора, который от воздействия бесчисленного количества прошедших по нему ног протёрся на значительную глубину. Гранит же спереди и сзади от неё выдержал натиск времени, образовав форму, вполне годную для иллюстрации учебника по геологии.
      Первой парой была поточная лекция по общей хирургии. Перед началом Костик подошёл к Тёме.
      — Привет.
      — Здорово.
      — Сегодня ты раньше меня пришёл, — сказал Костик.
      — Да, — ответил Тёма. — Что новенького?
      — Вчера видел его, — сказал Костик. — Один раз.
      — Где?
      — На Киевской. В переходе.
      — Опять в красной шапке?
      — Нет, вообще без. Наполовину лысый.
      В аудиторию вошёл Решетников с папкой и длиннющей деревянной указкой. Не спеша поднялся на кафедру, окинул взглядом аудиторию и принялся раскладывать перед собой свои бумажки.
      Костик оглянулся.
      — Ну ладно, — сказал он. — В столовую идём в перерыве?
      — После фармы.
      — Ага, — ответил Костик и стал спускаться к своему месту.
      В перерыве Костик с Тёмой пошли в столовую. Очередь была уже довольно приличной. Друзья пристроились в хвост и стали вместе со всеми медленно продвигаться вперёд, шваркая пластиковыми подносами по алюминиевым рельсам.
      Добравшись до большого блестящего жбана с краником, из которого наливают чай, они обнаружили, что чая нет, и уже четверо человек стоят и ждут, когда его принесут.
      — Чай ёк, — меланхолично заметил Костик.
      — Не. Чай хана, — в тон ему ответил Тёма.
      — Кофе хана, — возразил Костик.
      Подошла полная тётка в белом халате с ведром в руках и стала через верх, из ведра, заливать в ёмкость с краником чай.
      — Я люблю, чтобы в коктейле была маслина, — сказал ей Тёма, глядя на неё ясными преданными глазами. Тётка явно не приняла реплику на свой счёт; сделав своё дело, она молча повернулась и ушла.
      — Ты бы познакомил, что ли, со своей Леной, — сказал Тёма, когда они уселись за столик. — На кого, ты говоришь, она учится?
      — Архитектурный институт.
      — Гуманитарий, значит? — Тёма улыбнулся глазами, поморщившись при этом нижней частью лица.
      — Как-нибудь познакомлю, — сказал Костик.
      — Как-нибуудь, как-нибуудь, — запел Тёма на мотив из фильма «Карнавальная ночь», помешивая ложкой в супе. — Она блондинка или брюнетка?
      — Шатенка. С зелёными глазами. И, кстати, в каком-то смысле это благодаря ей я обратил внимание на того типа в метро.
      
      
      

      
      Метро — это прежде всего средство передвижения. В метро мы заходим в одном месте, чтобы, выйдя, очутиться в другом. Но кроме этого, метро — ещё и место встречи. С любимым человеком, с начальником, со случайным знакомым, которому надо что-то передать, с толпой друзей, с клиентом, ещё с кем-нибудь. Встречаться можно в центре зала, у первого (или последнего) вагона из центра (или в центр), у памятника, под лестницей, у последней лавочки, в торце зала у заборчика, в торце зала у панно, а также в некоторых других местах.
      Люди, склонные опаздывать, лишаются впечатлений, получаемых теми, кто ждёт опаздывающих, то есть иногда останавливается в метро и какое-то время живёт синхронно не с той его частью, которая движется, а с той, которая остаётся на месте. Это колонны, светильники, скамейки, это лестница над головой, это отбойный молоток в руках у бронзового рабочего, это бомжи, которым некуда торопиться, это странные личности, обедающие (завтракающие, ужинающие) посреди станции из каких-то пакетиков и кулёчков, это сотрудники метрополитена, которые вообще проводят здесь весь день... Это край платформы, ветер, вырывающийся из тоннеля, — совсем, совсем другие, нежели являющиеся нам, когда мы ждём поезда, чтобы на нём уехать. Нет, совсем по-другому мы смотрим на поезд, если не собираемся в него войти (влезть, втиснуться, вползти), а, наоборот, высматриваем кого-то среди тех, кто из него выходит. Поезда, не берущие нас с собой, а проходящие мимо один за другим, — это совершенно особенная разновидность поездов. Только у них есть внешняя сторона закрывающихся дверей, несущееся с ускорением заднее зеркало и красные огонёчки сзади.
      Поток людей, движущихся каждый по своему маршруту, тоже выглядит совсем иначе. Это не те люди, с которыми мы двигаемся плечом к плечу, которым мы наступаем на ноги, которые мешают нам своими огромными сумками, которые идут слишком медленно или слишком быстро. Только смотря на этот поток извне, снаружи, можно заметить, как он то стихает, то разрастается снова, — сообразно с частотой проходящих поездов. Стоя под лестницей, можно видеть бесконечные шагающие, шаркающие, переступающие — ноги. Если же встать где-нибудь наверху, мы увидим головы, плывущие, ритмично покачиваясь, по бесконечной реке с множеством притоков, рукавов и проток.
      И, конечно, к миру неподвижного метро относятся другие Ждущие. В наиболее значимых «встречательных» местах численность их популяции возрастает в минуты, когда один час сменяется другим — ровно в двенадцать, в два, в три, в семь часов, — и уменьшается в «некруглое», незнаменательное время.
      Костик сидел на лавочке и наблюдал забавную картину. Женщина лет сорока, в расстёгнутой шубе, и без того заметная, громко разговаривала по мобильному телефону. Голос её разносился по не очень людному в этот час станционному залу, где, как говорят, была «хорошая акустика». Говорила она громко, эмоционально, пытаясь кому-то что-то объяснить, заставить понять:
      — Ты где сейчас?! Вот сейчас, в данный момент, ты где? Я уже здесь! Стою, жду! Ты где? Я на Смоленской, в центре зала, стою, жду! На Смоленской, в центре зала. Где? Где ты? Я тебя не вижу! Я стою в самом центре зала, тебя не вижу. Нет тебя здесь! Нет! Я на Смоленской, в центре зала, как договаривались! На Смоленской!
      Хе-хе. Облажалась тётя... Подойти, что ли, к ней, попробовать объяснить, что в Москве две разные станции под названием «Смоленская»?..
      Тут появилась Ленка. Те, кого мы ждём, обычно появляются внезапно, и тем внезапнее, чем дольше мы ждём; и ещё — чем больше стараемся себя «приготовить» к встрече, как можно более чётко представить себе её...
      Она шла по станции и широко улыбалась ему. Костик сразу встал и пошёл ей навстречу. Вот уже секунду он был не один, он был вдвоём с ней. И лицо его — было лицом человека, который не просто сам по себе, а с кем-то. Внутренний оператор выдернул штекер из положения «один» и воткнул в гнездо «вдвоём с Ленкой».
      Костик шёл, глядя на Ленку, и тоже широко улыбался.
      
      
      

      
      — Итак, — Тёма ходил взад-вперёд по комнате, сложив руки на груди, — если человек просто едет в метро, он двигается из точки А в точку Б по кратчайшему маршруту. Значит, по идее, достаточным основанием для подозрений будет, если две любые точки на пути следования пассажира соединены неоптимальным путём.
      — Ну... — задумчиво протянул Костик.
      — Да. Пассажир может быть дураком и выбрать изначально неоптимальный маршрут. Значит, эта неоптимальность должна быть весьма значительной. Более того, — пассажир может проехать свою остановку. Это приведёт к тому, что он выйдет из поезда и поедет в противоположном направлении. Такие случаи тоже надо как-то отсекать.
      — Есть ещё нищие, — сказал Костик.
      — Да. И торговцы, — ответил Тёма. — Но с ними всё просто, тут сразу видно, кто они такие и зачем. Так. Смотри. Мы сейчас распишем по пунктам все варианты. То, что останется в сухом остатке, и будет представлять из себя наше загадочное явление. Значит, первое: обычный пассажир, следующий из точки А в точку Б. Маршрут должен быть или кратчайшим или иметь незначительные отклонения. С учётом проездов мимо своей станции. Причём в точке Б он должен подняться или выйти из метро.
      — Или с кем-то встретиться и поехать обратно, — подсказал Костик.
      — Гм. Да. — Тёма внимательно посмотрел на него. — Или даже не встретиться. Не дождаться. Или встретиться, чтобы вместе поехать в совершенно другую сторону. Или даже не вместе. Хорошо. Это у нас всё первый пункт. С подпунктами. Теперь вариант второй: нищие и торговцы. И музыканты. Ездят в бессмысленных направлениях, переходя из вагона в вагон. Обладают очень характерным поведением, по которому их легко отличить. Что ещё?
      — Туристы.
      — О. Точно. Туристы, изучающие метро. Толкутся на станциях и на всё пялятся. Чаще всего иностранцы. Чаще всего группами. Чаще всего с экскурсоводом. Их тоже легко определить. Есть ещё работники метрополитена со своими внутренними делами и маршрутами. Но они, наверное, все в форме. Или в оранжевых жилетах. Ещё есть бомжи. Вот они действительно катаются в метро без всякого смысла... Но у них характерная внешность. Хотя здесь надо быть особенно осторожным. Теоретически, они могут выглядеть и относительно цивильно. Большинство из них спит.
      — И большинство из них делает это в последнем вагоне на кольце.
      — Есть ещё пьяные небомжи. Тоже или спят... или не спят.
      — Угу.
      — Значит, что у нас остаётся?
      — Остаётся человек, который свою особенную цель нахождения в метро ничем не выдаёт. Не торгует, не попрошайничает... Просто едет. И при этом он никуда не едет.
      — Едет и никуда не едет — это сильно, — ехидно заметил Тёма.
      — Да. Просто едет. Выглядят они прилично. Но как-то по-особенному.
      — Стоп. Как «они»? Их что, много? Ты скольких видел?
      — Я не знаю. Он как бы один в разных лицах.
      — Совсем замечательно. Это как это? Так, ладно, ты сказал, что выглядят как-то по-особенному. Значит, есть какие-то отличительные признаки? Какие? Это важно.
      Где-то в недрах квартиры раздался чуть слышный щелчок.
      — Чайник закипел, — сказал Костик. — Погоди.
      Он вышел на кухню и стал собирать к чаю. Взял чашки, ложки... Вернулся, заглянул в комнату, спросил Тёму:
      — Тебе чай или кофе?
      — Кофе, — ответил Тёма.
      Костик налил чаю себе и Тёме — кофе. Достал сахарницу; в хлебнице нашлись ватрушки с творогом. В два приёма перетащил всё это в комнату.
      Тёма сидел, развалившись на диване и положив ногу на ногу.
      — Сахар клади, — сказал Костик.
      — Отлично, — ответил Тёма. — А вот скажи, есть какие-то места, где вероятность встретить их выше? Как их вообще искать?
      — Не знаю. Я всегда встречал их случайно.
      — Значит, алгоритма поиска нет. Это плохо. Ну ладно, давай-ка, расскажи мне, что у них там с внешностью. Ты говоришь, что-то особенное?..
      
      
      

      
      Костик уселся на мягкий диван в самом конце вагона. Это была конечная станция, и поезд стоял здесь, собирая пассажиров, несколько минут. В вагоне было всего несколько человек. Тёплый неяркий свет, исходивший от круглых матовых плафонов, действовал успокаивающе и даже несколько усыпляюще. Костику нравились эти старые вагоны — серии «Е», — а вот более современные «номерные» он не любил, — за жёсткие диваны, неуютное алюминиевое убранство, холодный люминесцентный свет и непрерывный мерзкий писк дросселей. Хотя, возможно, главная причина заключалась в том, что «Ешки» были вагонами его детства...
      Работу курьера не назовёшь легкой, она отнимала много и времени, и сил. Но силы удавалось экономить.
      Одно из главных достоинств метро — возможность ехать, не прикладывая никаких усилий. Не надо следить за дорогой, поворачивать руль, смотреть на цвет светофора, не надо контролировать поводья или работать шпорами; не надо ни крутить педали, ни махать вёслами. Но эту возможность надо ещё уметь использовать.
      Например, каратисты ухитряются отдыхать даже между ударами во время боя. Для того, чтобы научиться этому, они выполняют одни и те же удары сотнями и даже тысячами раз, заставляя свой организм использовать для отдыха любую возможность и тратить силы только в те доли секунды, когда это необходимо. Работа курьера, когда за день приходится совершать по нескольку поездок в разные концы города, делает человека «мастером пассажирского искусства», а мастер, как известно, никогда не совершает лишних движений — ни физических, ни умственных. Это не значит, что он ограничивает себя, наоборот, — как только опытный водитель может за рулём разговаривать по телефону, так опытный пассажир метро может предаваться мыслям или читать те книги, которые другие могут читать только «в более спокойной обстановке».
      Костик часто задумывался над такими вещами, как, например, сколько человек он видел за весь день. Или какова вероятность случайно встретить в метро знакомого. Такое ведь бывает, и не так уж редко; при этом обычно вспоминают пословицу, что, дескать, «мир тесен». Но Костик сделал для себя и другой вывод: есть ещё вероятность со знакомым не встретиться, когда он окажется всего в нескольких метрах от тебя, или пройдёт по тому же самому месту минуту спустя, не успеет заскочить в вагон перед закрывшимися дверями (или, наоборот, успеет). Вероятность таких «невстреч» должна быть намного, намного больше, — настолько, что, если об этом задуматься, может показаться, что мы постоянно просто-таки окружены знакомыми людьми.
      А какова вероятность повторно встретить незнакомого человека? А в третий, в четвёртый раз? По идее, такая же, как и знакомого (встреча-то ведь случайная). А в общей сложности таких повторных встреч гораздо больше, так как незнакомых людей гораздо больше, чем знакомых. Но незнакомых людей мы, как правило, — в огромном большинстве случаев — не запоминаем; разве что человек какой-то особенно примечательный...
      Записанный на плёнку голос объявил название следующей станции, двери закрылись, и поезд тронулся.
      С кем из своих знакомых (или не совсем знакомых) вы хотели бы случайно встретиться? Случайная встреча хотя бы в том же самом метро — это повод как минимум для разговора, повод, которого при других обстоятельствах может и не быть.
      
      
      

      
      Ленка сидела за компьютером и смотрела в монитор, а Костик сидел сзади и смотрел на её шею. Аккуратные уши, покрытые мягким-мягким пушком, удерживали каждое по прядке выбивающихся из хвоста волос, прядки изгибались по форме ушей и заканчивались каждая чуть ниже мочки, слегка касаясь покрытой таким же нежным пушком шеи. Это Ленкина шея. Костик подул на неё.
      — Ммм!.. — промычала Ленка, не оборачиваясь.
      Костик вспомнил уши, которые рисовала Ленка. Учебный рисунок. Ленка рисовала уши: самые разнообразные; их было много и все они были разной формы. «Странно, почему они не рисуют уши сзади, а только сбоку», — подумал Костик. — «Сзади, конечно, видно меньше всяких деталей, но всё равно для справедливости надо рисовать и сзади тоже. Надо будет спросить у неё».
      Костик дотронулся пальцем до правого Ленкиного уха и начал двигаться по задней стороне уха вниз.
      — Ммм!.. — опять послышалось мычание, на этот раз на другой ноте. Палец продолжал движение, он очертил по контуру мочку, скользнул по выемке за ухом, перешёл на шею и стал подбираться к щекотной выемке за ключицей. Ленка резким движением наклонила голову, одновременно подняв плечо. Рука Костика оказалась зажата между плечом и ухом.
      — Ммммммммм!.. — мычание на этот раз состояло из нескольких разных нот, выражая, по всей видимости, какую-то сложную мысль. Костик пошевелил рукой, сделав неуверенную попытку освободиться. Давление усилилось. Костик попытался пошевелить пальцами, тогда Ленка, не отрываясь от плеча, немного повернула голову и, изловчившись, схватила указательный палец Костика губами. Дальше в ход пошли зубы, они несильно, но настойчиво тянули палец вниз. Костик совершил вероломный манёвр: свободной рукой атаковал левую, незащищённую сторону шеи.
      — А! Так нечестно!
      — Честно, честно!..
      — Нечестно!
      — Честно.
      
      
      

      
      Костик с Тёмой сидели на скамейке в большом холодном холле. Через стеклянную стену, вдоль которой стояли скамейки, в холл проникал рассеянный белый свет и ненавязчиво заполнял собой пустое пространство, не давая ни ярких пятен, ни резких теней.
      — Ну, следить-то мы за ними, конечно, можем. Теоретически. Только для этого их сначала надо найти. Ведь встречаем-то мы их случайно. Что, дежурства какие-то организовывать?
      — На дежурства у нас ресурсов не хватит, — ответил Тёма. — Людских. И временных. Сколько человек мы можем поставить в строй? Я, ты, Макс...
      — Шурик с Махой, — продолжил Костик. — Ленка... Ну, собственно, ведь можем и ещё кого-то подключить.
      — Шурик с Махой... А они где сейчас, не знаешь? Давай-ка их разыщем. — Тёма встал, достал мобильник и, покопавшись в записной книжке, приложил его к уху.
      — Алло, Петитомов! Здоровеньки булы. Ты где сейчас? Чай пьешь? Приходи, приноси чай. На второй этаж. Ну, так приходи. Да мы тут разрабатываем генеральную стратегию кардинального развития и всяческого внедрения. Ну да. Точно. А Машка где, с тобой? Ну давайте, ждём.
      Тёма нажал на телефоне кнопку.
      — Придут сейчас. Я пойду сигарет куплю.
      Костик остался сидеть на скамейке. Машка Маневич и Шурик Петитомов («Вторая Е» — так его прозвали за то, что, когда он называл свою фамилию, всегда добавлял: «Вторая — Е») учились на параллельном потоке. Костик с ними познакомился ещё четыре года назад, они были в одной группе на подготовительных курсах. Шурик был ростом 1.98, весил 95 кг и любил скромно говорить про себя: «Я человек маленький...». Машка же была Костику по плечо, а вот заболтать могла почти любого. Телосложением чуть полнее среднего, черноволосая, Машка (особенно рядом с Шуриком) производила впечатление мячика, которому надоело просто катиться и он самопроизвольно начал слегка подпрыгивать.
      Вернулся Тёма.
      — Ну что, нет их?
      — Вон они, — ответил Костик, указывая глазами в сторону подходивших к ним Шурика с Машкой.
      После церемонии взаимных приветствий Шурик спросил:
      — Ну, что, граждане? Нашли ключ к загадке метрополитена?
      — Да вот, думаем, может, ты найдёшь, — сказал Тёма.
      — Я?
      — На тебя одного вся надежда, — подхватил Костик.
      — Шурик! Мы в тебя верим. Это можешь сделать только ты, — продолжила Машка, глядя на него снизу вверх.
      — Злые вы, уйду я от вас, — пытался отшутиться Шурик.
      Послышались приглушённые звуки «К Элизе» Бетховена. Костик расстегнул стоявший у скамейки рюкзак, достал оттуда телефон, посмотрел на него, что-то нажал и спрятал обратно.
      — Что там? — спросил Тёма.
      Костик пожал плечами:
      — Позвонили и убежали.
      — Это ОНИ, — пошутил Шурик.
      
      
      

      
      Костик вышел на кухню. Было темно, и только на столе лежал косой голубоватый луч от фонаря за окном. И окно как будто светилось тем же самым голубоватым светом. На светящемся экране окна видны были только ветки деревьев, густо-густо засыпанные липким, но пушистым снегом. Снег продолжал идти, он валил огромными бесформенными хлопьями, которые всё падали и падали... Уже в двадцати метрах они сливались в одну сплошную движущуюся и слегка светящуюся стену, создавая странный эффект замкнутого пространства без чётких границ. Ажурное переплетение ветвей деревьев в какой-то момент просто заканчивалось, упираясь в невидимую стенку стеклянного яйца...
      Костик щёлкнул выключателем и погасил окно. Жёлтая электрическая лампа перенесла его в другой мир, состоящий из хорошо знакомых и привычных предметов. Костик взял с полки чашку и налил себе холодного чая.
      
      — Выследить человека, который никуда не едет, невозможно, — сказала Ленка.
      — Но можно таким образом как-то попытаться его понять, — ответил Костик.
      — Чтобы их понять, надо увидеть мир их глазами.
      — Это как?
      — Не знаю...
      — Не знаю... — машинально повторил Костик. — Ты помнишь Романа Раевского?
      — Кого?
      — Ну, Рома, Раевский, биолог который, аспирант.
      — А, это хомяками который занимается? Стихи который пишет?
      — Да-да-да. Так он так загорелся нашим этим детективом. Сказал, что это очень интересно. Наговорил мне кучу непонятных слов... слушай, ты можешь мне объяснить, что такое метафизика?
      — Э... Ну, дословно, — то, что после физики.
      — У нас после физики физхимия была... Да, наверно, это и есть метафизика, — понятно, что ничего не понятно.
      — А ты когда его видел-то?
      — Кого?
      — Рому.
      — Да недавно совсем... Вчера... или позавчера... или позапозавчера...
      — Это называется «третьего дня», — Ленка улыбнулась.
      — Какая ты у меня умная! — Костик попытался погладить Ленку по голове, она увернулась. — Он же тут недалеко совсем живёт. Я его встретил совершенно случайно. На улице. Разговорились, зашли к нему...
      — Как он, не постригся?
      — Да нет, ещё больше оброс. Волосатый, с бородой...
      Ленка хмыкнула и посмотрела на Костика.
      — Может, тебе тоже бороду отпустить?
      — Да я пробовал. На первом курсе. Мне не понравилось...
      
      Надо бы послушать кассеты, которые Рома дал, вспомнил Костик. Интересный он всё-таки человек. Надо же, сколько один человек может знать такого, что другой человек не знает... А живём чуть ли не в соседних домах.
      Костик взял чашку и пошёл в комнату. Достал из рюкзака две кассеты. Надписи на них не говорили ему ничего абсолютно: на одной было написано «Love. Forever Changes.1967», на другой «Tomorrow: Tomorrow. 1968». Надписи были сделаны от руки, картинок никаких не было. А у Романа таких кассет целая полка! И он их различает, и про каждую может что-то сказать...
      Костик включил музыкальный центр и поставил первую кассету. Качество записи было далеко не идеальным, но музыка показалась Костику приятной. Костик отпил из чашки. Можно будет порыться завтра в интернете, — что за группа и вообще.
      Прилёг на диван, подперев голову рукой. В люстре одна из лампочек не горела. На дне плафонов просвечивали кучки скопившейся ещё летом высушенной тополиной моли. Их летом бывает так много... Бывает? Да, летом. И большие мухи залетают и бьются в стекло. И асфальт сухой, в нём трещинки и ползают маленькие чёрные муравьи. А ещё птицы поют и темнеет очень поздно... Всё это было, и не раз. А если плафоны вовремя мыть, то не было.
      Допил чай из чашки. Пойти, что ли, ещё налить? Можно почитать сейчас начатую книгу... Или нет, лучше просто музыку послушать.
      Бывает, что свет во всём вагоне мигает. Если свет мигнул в одном вагоне, то спустя секунду он мигнёт в следующем. И так далее. Это происходит, когда поезд проходит специальные разрывы в контактном рельсе. Такие разрывы делают для того, чтобы в случае необходимости можно было обесточить заданный участок пути, не затронув при этом остальные.
      
      
      

      
      Поезд вырвался из тоннеля на улицу, как пробка из тесного бутылочного горлышка. Мир внезапно расширился, в каком-то смысле он даже возник, родился в этот момент. Из тесного тёмного тоннеля, из бешено несущихся стен с грязными кабелями, — в одно мгновение появились деревья, фонари, и медленно, лениво, одна за другой падающие снежинки. Движение утратило стремительность, в этом новом мире царили спокойствие и какая-то пронизывающая умиротворённость. Вот среди бесконечных стволов и ветвей берёз промелькнул один рыжий ствол сосны, — будто специально подкрашенная деталь на чёрно-белой фотографии.
      Прекратились рёв и свист, сменившись ровным, мерным и как будто слегка отдалённым постукиванием колёс. Сплошная стена голых деревьев медленно проплывала, слегка покачиваясь, в окне вагона. Вот на фоне берёз появилась призрачная, полупрозрачная красная башенка с часами. Она тоже покачивалась, но не вместе с берёзами, а самостоятельно, отдельно от них. Это отражение в стекле; её то почти не видно, то она снова появляется, даже слегка затмевая собой пустынный заснеженный парк.
      Сегодня я попаду домой не поздно. Надо срочно что-нибудь запланировать, иначе вечер пропадёт. Запланировать и сделать. Даже не обязательно что-то полезное. Что-то почитать. Анатомию. Да, придётся читать анатомию. Эх, Машка обещала какую-то книжку дать почитать. Говорила, что очень круто. Надо не забыть ей напомнить.
      Китаец напротив сидел не то, чтобы на краешке дивана, но как-то неуверенно, осторожно. Взгляд неподвижный, смотрит то ли прямо перед собой, то ли... непонятно, в общем, на что. Ясно, что не в окно: когда человек в вагоне смотрит в окно, глаза бегают. Переведёт взгляд на стенку — взгляд останавливается. Это очень чётко видно бывает.
      Китаец вышел на станции, неуверенно озираясь. Пошёл по перрону каким-то прогулочным шагом. Может, ждёт кого-нибудь? Двери закрылись, поезд поехал.
      Объявление: «Электротехническая служба московского метрополитена приглашает на работу электриков, электротехников... Предоставляются установленные льготы». Означает ли это, что УСТАНОВЛЕННЫЕ льготы могут и не предоставляться?
      Сейчас от метро до дома ещё идти. Пятнадцать минут. Улица, двор, опять улица, потом ещё через двор — наискосок. По узенькой дорожке мимо мусорных баков, и вот он — подъезд. Дорога, знакомая с детства. Знакомая до скуки. Условно разбитая на знакомые участки определённой длины. Дорога, которую проходишь на автомате. Иногда (редко) Костик для разнообразия шёл по другой стороне улицы. Или вообще обходил квартал с другой стороны. Тогда появлялось ощущение какой-то свободы. Буквально шаг в сторону — и ты выехал из колеи, пространство из одномерного стало двухмерным. Нужно включать органы чувств и прокладывать курс. Особенно это чувствуется поздно вечером или ночью.
      С Ромой он завтра обещал поехать вместе в метро, показать. Как их можно показать? Их можно только увидеть. Но Рома говорил так уверенно, можно подумать, что он что-то уже знает. Ладно, съездим. Вдруг правда чего увидим. Хотя он точно так же без меня может поехать. Да, но сколько людей так каждый день ездят и ничего особенного не замечают и не чувствуют. А вот Тёма, кстати, увидел же. Чем же они отличаются? В какой-то момент казалось, что что-то есть. Только непонятно что. Наверное, сначала надо понять — от кого отличаются?.. Да ну, бред какой-то.
      «Приходите в зоопарк зимой!» — приглашала реклама. Нет уж, дудки. Овцебыкам, может, и самое оно, но я-то не овцебык. Если только в павильон тёплый забиться и на каких-нибудь мохнатых снусмумриков смотреть... Нет, как-нибудь лучше ближе к лету всё же.
      
      

      
      В большом городе очень много людей. Гораздо больше, чем, скажем, деревьев в лесу, даже если лес этот — сибирская тайга. Ведь в лесу каждое дерево находится в контакте только со своими ближайшими соседями, которых может быть пять, ну или десять, — и так день за днём и год за годом. Люди же в городе постоянно перемещаются, мы постоянно встречаем новых и новых людей, они проходят мимо нас бесконечным потоком, он постоянно обновляется, одни люди ежесекундно приходят на замену другим, и даже если появляются те, кто уже когда-то проходил мимо нас, то мы об этом не помним, и они по второму разу получают порядковые номера в череде бесчисленных встреч. Из этого огромного числа людей есть небольшое количество — наших знакомых. Если мы встретим знакомого, срабатывает механизм узнавания, который вытаскивает, как из ящика, какие-то события прошлого и пристрастно сличает их с происходящим в настоящий момент.
      Есть знакомые, которых мы видим регулярно, кого-то чаще, кого-то реже. Есть такие, встречи с которыми устраиваем мы сами. Но бывают встречи случайные и неожиданные.
      Костик иногда задумывался: скажем, сколько человек он видел за весь день? Или какова вероятность случайно встретить в метро знакомого? Такое ведь бывает, и не так уж редко; при этом обычно вспоминают пословицу, что, дескать, «мир тесен». Но Костик сделал для себя и другой вывод: есть ещё вероятность со знакомым не встретиться, когда он окажется всего в нескольких метрах от тебя, или пройдёт по тому же самому месту минуту спустя, не успеет заскочить в вагон перед закрывшимися дверями (или, наоборот, успеет). Вероятность таких «невстреч» должна быть намного, намного больше, — настолько, что, если об этом задуматься, может показаться, что мы постоянно просто-таки окружены знакомыми людьми.
      Что за граница отделяет невстречу от встречи? Достаточно бывает еле заметного поворота головы, вызванного чем-то совершенно случайным, не имеющим отношения к делу, — и вот, встреча состоялась.
      Год назад Костик так встретил свою первую любовь. Школьную. Настя её звали. Такая весёлая она была, немного озорная и непоседа.
      Так вот. Не виделись они уже несколько лет. Со школы и не виделись. А тут — бац! Лицо знакомое. Да какое! Разговорились. Костик, воодушевлённый встречей, рассказывал ей про себя, спрашивал её, нашлись и общие темы... Хотел предложить встретиться снова, телефоны уточнили: тот же? — и у меня тот же, нет, не менялся... В общем, проехали вместе несколько остановок. Думал сначала позвонить ей в тот же вечер. Но не позвонил. Не позвонил и на следующий. И вспоминать стал всё реже... А когда вспоминал, думал, — в чём она изменилась? Вроде та же самая Настёна... Ну, понятно, — была школьница, теперь, считай, взрослый человек. Внешне вроде не сильно, но изменилась, конечно. Но вроде не сильно. Ну, естественно, новые интересы, в жизни много нового, институт и так далее... Стрижка, кажется, немножко другая... Вот бы той Настёне позвонить! Но того телефона как раз и нет, хотя цифры те же самые... Нет и того Костика...
      
      
      

      
      Рома прислал по e-mail’у своё новое стихотворение. Костику когда-то очень понравились Ромины стихи, и он попросил Рому присылать, если тот напишет что-то новенькое. Правда, это было уже довольно давно, Костик сам про это забыл. А Рома, значит, не забыл... Костик написал ему ответ: «Спасибо, прикольно». И поставил смайлик.
      
      
      Город смотрит сероглазо
      Через меж ветвей прореху,
      Собирает странный пазл
      Из ворон, грязи и снега.
      
      Загрунтуют, смажут яркость
      Тени лошадей немытых,
      Разнося повсюду слякоть
      На резиновых копытах.
      
      А поверх — архитектура
      Проводов на фоне неба;
      И вычерчивает хмуро
      Искоса по ним троллейбус.
      
      Вдоль просоленных дорожек
      Кое-где промеж деревьев
      Призраков увидеть можно
      Покорёженных скамеек.
      
      И, взъерошенный, чернявый,
      Городской безмозглый голубь
      Занимает величаво
      Трон свой — водосточный жёлоб.
      
      
      

      
      — Давай уже, водка стынет! Я бы даже сказал — выдыхается.
      — Сейчас, айн момент, — Костик пытался вилкой вытащить из банки огурец. Огурец не поддавался. Сделав слишком резкое движение, он локтем угодил в свою тарелку, сдвинул её и опрокинул свою стопку с водкой.
      — Ну ё моё! Семён Семёныч! — заговорил Макс.
      — Да, гомункулу больше не наливать! — вторил ему Тёма.
      Но налили. А потом ещё.
      Тёма потянулся руками к лежавшей рядом с ним гитаре, сел поудобнее и взял несколько аккордов.
      — Так, давай, выдай нам что-нибудь!.. — сказал Макс.
      Тёма извлёк из гитары ещё несколько аккордов, правой рукой попробовал так и эдак.
      — Так, это я уже играл...
      Ещё десять секунд мучительных терзаний, и Тёма запел:
      
      Широко трепещет туманная нива,
      Вороны спускаются с гор.
      И два тракториста, напившихся пива,
      Идут отдыхать на бугор.
      
      Один...
      
      Тёма сбился, начал куплет снова:
      
      Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане
      И этим сознанием горд;
      Другой же играет порой на баяне
      Сантану и "Weather Report"!!!!!
      
      — Давай чего-нибудь из «Чайфа», — сказал Макс.
      — Погоди, — ответил Тёма, не переставая играть, и пропел оба куплета ещё раз.
      — Чего он там лелеет?.. — заинтересованно спросил Макс.
      — Жан-Поль Сартра, — ответил Тёма. — Это такой экзистенци... оналист.
      Макс засмеялся.
      — Прошу в моём доме... не выражаться!
      — Сущность является, а явление существенно, — изрёк Тёма.
      — Да, ты прикинь, мы тут сидим, а она там где-то является и является, — сказал Макс.
      — Ну, если на то пошло, то она это делает везде. В том числе здесь, — ответил Тёма.
      — Да, сильная тема, — сказал Макс. — Может, ей налить?
      Тёма промолчал. Костик зашевелился, приподнялся и начал осматривать стол на предмет чего бы ещё съесть.
      — Ну ладно, хватит ментов пачками рожать, — нарушил тишину Макс.
      — Вот и скажи что-нибудь, — ответил Костик.
      — Да... А я вот сегодня опять в метро видел этого... блуждающего...
      — А! Так ты увидел всё-таки? — оживился Тёма.
      — Дык. Давно уже. Я их последнее время всё больше и больше вижу.
      — Ну и как? — спросил Тёма.
      — Интересная штука... Что-то в них... Они ведь как, — как будто выход найти не могут. Как в заколдованном круге, тычутся... И за невидимой чертой чего-то не видят.
      — А ты видишь то, чего они не видят? — спросил Костик.
      Макс задумался.
      — Я вижу, что у нас водка кончилась, — сказал он, демонстративно покачав почти пустую бутылку.
      — Так надо идти, — сказал Тёма.
      — Ну так пошли.
      — Пошли.
      — Пошли.
      И они пошли.
      
      
      

      
      Вчерашняя оттепель застыла, как заключённый, подстреленный при попытке к бегству. Ночной мороз с фотографической точностью запечатлел содеянное ею: будто сняв отпечатки пальцев, зафиксировал следы пешеходов на вчерашней слякоти; мокрый вчера асфальт с утра блестел, наглухо заламинированный тоненькой корочкой льда; подтаявший и начавший было сползать с крыш гаражей снег остановился и угрожающе свисал, скрупулёзно сохранив при этом прежнюю форму.
      Костик достал из кармана бумажку с записанным адресом. Посмотрел номер квартиры. Набрал номер на домофоне: цифра — пип, — цифра — пип, — цифра — пип, — вызов. Ти-ли-ли-ли-ли-ли... Ти-ли-ли-ли-ли-ли... Ти-ли-ли-ли-ли-ли... «Здравствуйте, это курьер...».
      Определить, напротив какого места на платформе остановятся двери вагона, Костик мог уверенно и с лёгкостью. Если присмотреться к самому-самому краю платформы, то можно заметить, что на нём чередуются участки чистые и участки, покрытые обычно толстым слоем пыли. Чистые — они чистые потому, что вытерты подошвами ног. А ноги подходят к краю платформы, когда садятся в вагон.
      Шнурок на левой ноге завязан маленьким, кургузым узелочком, с одной петелькой. Порвался шнурок. Да давно уже. Надо бы новый купить, да всё недосуг. Это ж надо специально идти куда-то... Как-то Костик случайно проходил мимо киоска «ремонт обуви», там продавались и стельки, и шнурки... Но тогда было некогда... Специально возвращаться туда не с руки. Вот как-нибудь он будет там проезжать, выйдет из метро и купит. Это Парк Культуры, от метро совсем рядом. Просто выйти и купить, — только вспомнить надо вовремя... Или уж фиг с ним, — скоро весна, а эти ботинки можно будет выбросить, они своё отходили. Уже так и норовят развалиться. Весна — будет мокро, мокрый снег, лужи, сырая земля, грязь... На весну ботинки есть, хорошие. А вот ближе к лету надо купить кроссовки. Предыдущие Костик выбросил осенью, — они уже совсем порвались. А хорошие были кроссовки, удобные. А вот до них были неудобные. Жёсткие, почти негнущиеся, он в них с друзьями в поход ходил. Ужасно они были неудобные, Костик тогда старался по возможности в тапках ходить... А кеды он тогда сжёг — повесил сушиться к костру, и забыл. Когда почувствовал запах, было уже поздно... Это на той стоянке было, где Егор в реку упал. Вместе с гитарой. Тёма тогда ругался так, что, наверное, в деревне за два километра слышно было... гитара-то его была. И все смеялись, когда Машка Егора раздевать стала, чтобы просушить... А Шурика тогда вроде ещё не было... во всяком случае, в поход он с нами не ходил. Интересно, он ведь, наверное, не во всякую палатку поместится. Зато у него разряд по гребле... А ещё была Тоня с параллельного потока, Костик с ней вдвоём в магазин ходил, в деревню. А на обратном пути они стали собирать грибы и слегка заблудились. Не по той дороге пошли. Потом дождь начался... Костик в шлёпанцах был, замёрз тогда сильно... А ещё вызвался Тоню через ручей переносить, так в самый ответственный момент чуть не уронил. Хорошо, она маленькая была, лёгкая... А волосы у неё длинные были и тёмные, почти чёрные.
      А ещё Егор тогда песню пел, — «Вы пришлите в красивом конверте...». Костику она запомнилась, он потом узнал, чья она, и кассету купил. Там ещё такие слова были: «я очень боюсь парада доказательств чьей-то вины», и ещё: «И что берег — не место для встречи, а, скорее, начало пути»...
      Если начало пути — не место для встречи, то где же тогда место для встречи? Конец по сути — тоже начало; значит, место для встречи — в пути? А место для пути? А время?.. Да ну, какая разница...
      
      ...And if you wanna count me, — count me out...
      
      
      

      
      Китаец, посмотрев вокруг, сел на освободившееся место и достал газету. Поезд тронулся, но ехал почему-то медленно. А через некоторое время и вовсе остановился. Кто-то тяжело вздохнул, кто-то кашлянул. «Уважаемые пассажиры, отправление поезда задерживается. Просьба сохранять спокойствие и порядок». Китаец поднял голову, поглядел по сторонам и снова погрузился в газету.
      
      
      

      
      Костик с Ромой, стараясь не потерять друг друга, переступали ногами в толпе на подходе к эскалатору. Вот рука скользнула по никелированной трубе, скорость переступания ног многократно возросла, ещё секунда — и суматошность сменилась плавным, равномерным поступательным движением.
      — Слушай, ну я тебе уже говорил, что я их довольно редко вижу. Так что скорее даже вряд ли что-нибудь получится...
      — Я понял, понял. Посмотрим.
      Они доехали до кольцевой, пересели, по кольцу проехали почти полный круг, по одной ветке заехали в центр и вернулись по другой.
      — Жалко, что ничего не получилось, — сказал Костик, когда они выходили на поверхность. — Полдня потеряли и ничего не видели. Ты уж извини, сам понимаешь...
      — Да ничего, ничего. И ты знаешь... Я ведь одного, кажется, видел.
      — Как? Да ты что? Где?
      Роман задумался.
      — Даже, пожалуй, двоих. Но я не знаю. Не уверен...
      — Но где? И как они выглядели?
      — Да обычно выглядели. Как ты и говорил.
      
      
      

      
      Вернулись снегири. Обычно они появляются поздней осенью, «приносят» с собой зиму. Зимой они не попадаются на глаза; но стоит зиме начать собираться уходить, — они тут как тут, смотрят, как она надевает пальто, как ищет перчатки, прощается и договаривается о новой встрече. Появляются они кучками, стайками, по четыре, пять, шесть птичек, сидят, выставив напоказ свои красные животики, и, кажется, с иронией и даже снобизмом оглядывают происходящее в природе, временами перепархивая с ветки на ветку.
      Для гипертонического сердца характерно увеличение выносящего тракта левого желудочка, т. е. компенсаторная, активная, тоногенная дилятация, свидетельствующая объективно о возросшей силе сердечных сокращений, об увеличении систологического и минутного объёма, обеспечивающих приспособление сердца к высокой нагрузке.
      Несущийся состав вылетел из туннеля, плавно снижая скорость. Неизвестно откуда взявшаяся ворона спикировала на крышу вагона и проехала на нём до конца станции. На мгновение исчезая за облицованными змеевиком колоннами, ворона появлялась в поле зрения снова; вид у неё был довольный и какой-то хозяйский, — глядя на неё, можно и не подумать, что поезда здесь пускают для чего-то кроме того, чтобы она могла на них кататься.
      Собственно, кто знает, — может, так оно и есть?..
      А вот из-за колонны выглядывает надпись: «ЖЕНСКАЯ АДЬ». Ужас-то какой...
      Кафельные клеточки пришли в движение и, разогнавшись, превратились в полосочки. Полосочки, в свою очередь, быстро исчезли, сменившись тёмно-грязно-серыми стенами с изредка мелькающими жёлтыми лампочками.
      Под ногами изредка вспыхивали искорки лабрадорита. Интересно, почему на Комсомольской говорят про выход к вокзалам, а на других станциях с вокзалами — нет?.. У Митька дача по Павелецкой дороге. Где-то час с небольшим ехать. Посёлок дачный старый, лет тридцать точно. За калиткой — дубовый лес, огромные вековые дубы... Под дубами — орешник, а под орешником — лесная осока, и Иван-да-Марья. Такие цветочки жёлтенькие с синеньким. Ещё сныть и копытень. И огромное количество мусора. Посреди леса — старая свалка, и по всему лесу валяются бутылки, банки, пакеты, куски шифера, какие-то железки... Да чего только не валяется. Лес маленький, зажат почти со всех сторон участками, народу много... Но если вниз не смотреть, то — здорово. Чёрные кривые дубовые ветки, покрытые сочно-зелёными листьями, на фоне ярко-синего неба смотрятся просто обалденно. Птиц много. Эх, хорошо!
      Яркий ровный свет за окнами вагона непривычно расширял пространство; редкие снежинки, видимые вблизи по отдельности, вдали создавали сплошное белёсое марево. Поезд, постукивая, тихонько катился по эстакаде, внизу медленно проплыла заправка, набережная, потом огромная масса грязной воды с ленивой рябью на поверхности... Однообразную панораму зимнего города украшали силуэты больших жилых домов, каждый из которых, как бы вырастая из-под земли, ступеньками поднимался с одной стороны, достигал своей максимальной высоты, и симметрично, такой же лесенкой, спускался с другой. Кажется, архитектор считал, что это будет похоже на паруса.
      
      
      

      
      По усыпанной окурками асфальтовой площадке скользили неуверенные, но тёплые солнечные лучи, они перегибались через крышу учебного корпуса, свешивались к земле под неестественным углом, как будто через узкую щель заглядывая в этот отгородившийся от остального мира дворик.. Народу перед входом в институт по случаю хорошей погоды было много: здесь курили, пили приобретённую в стоящем рядом киоске газировку, беседовали, кричали, кокетничали с представителями противоположного пола, дурачились, здоровались с проходящими мимо преподавателями; группами, парами, кучками; стоя, перемещаясь и сидя на крашеных синей краской лавочках. Кто-то входил, кто-то выходил, прозрачная дверь то и дело приходила в движение, каждый раз заканчивавшееся резким металлическим хлопком. Выходившие подходили к стоявшим, стоявшие окликали выходивших, обменивались парой слов, просили закурить, давали закурить, не давали закурить, и так далее.
      
      — Костик, а как ты самый первый раз его увидел? В смысле, как ты понял? — спросила Машка.
      
      Народ начинал потихонечку расходиться. Был уже конец дня. Из выходящих через стеклянную дверь кто-то задерживался у лавочек, кто-то сразу уходил. Кое-кто из стоящих и сидящих прощался и уходил, некоторые снимались с места целыми группками. По воздуху рассеивались обрывки фраз о завтрашней контрольной, о том, как на одиннадцатом этаже в общежитии уронили шкаф, о том, что этот Витя какой-то дурачок, дай ещё семечек, я завтра не приду, на зачёте конспект нужен будет, я проездной так и не купил, ой блин; может, по пиву, я домой.
      
      
      

      
      Среди бесчисленного количества построенных в нашей стране сооружений Московский метрополитен является одним из самых популярных, самых любимых. Он по праву стал национальным достоянием и предметом гордости советского народа.
      Несмотря на свою относительную молодость, он является объектом изучения, образцом для подражания и даже местом паломничества советских и зарубежных туристов.
      Здесь сыграло свою роль то, что столичное метро — это не только комплекс сложных инженерно-технических сооружений и устройств, но и непрерывно развивающийся ансамбль значительных, а то и выдающихся произведений архитектуры, живописи и скульптуры.
      («Московскому метрополитену — 50». Изд-во «Московский рабочий», 1985).
      
      Каждый день услугами московского метрополитена пользуется несколько миллионов пассажиров. Для подавляющего их большинства метро — привычная обыденность, они почти не смотрят по сторонам, в карманах и бумажниках у них — проездные, у некоторых — с ограничением числа поездок, а у некоторых — бесконтактные карты. Мало кто может достаточно подробно и связно описать архитектурный облик станции, на которой почти каждый день проходит хотя бы несколько минут его жизни. Кстати, вы знаете, что такое ар-деко? Сегодняшние пассажиры смотрят в основном перед собой и под ноги — чтобы не оступиться. И, хотя все знают, что «московское метро — самое красивое в мире», для того, чтобы вспомнить об этом, нужен какой-то специальный повод. Никто просто так не восхищается красотой «подземных дворцов», не любуется мраморными колоннами, барельефами и мозаиковыми панно, никто не пишет, как когда-то, стихов:
      
      Я осмотрел
      подземный мрамор станций,
      я осязал
      руками
      чудеса...
      (С. Кирсанов).
      
      Вы когда последний раз осязали руками чудеса?
      
      Дорога домой заняла вместо обычного часа аж два с половиной. Где он был? Рома знал это очень хорошо, и досконально помнил весь путь. Но вопрос оставался. Этот кусок жизни был прожит так же, как и остальные, у него не было чёткого начала и конца, он практически ничем не отличался от других кусков его жизни. Ничего необычного, ничего ненормального. Всё в порядке вещей. Ничего особенного, только объяснить сложно. Так, собственно, никто же и не требует. И не надо никому ничего объяснять. Ну вот и славненько.
      
      
      

      
      Костик растерялся и не знал что сказать. Он чувствовал себя застигнутым на месте преступления. Если быть до конца честным — он не был готов к такому вопросу. Не готов, не готов...
      Его спросили, куда он едет. Просто — куда он едет? Встретил в метро отцовского знакомого — с работы. Ёлки-палки, сейчас решит, что я говорить не хочу... Секреты — да какие там секреты... Просто придумать что-нибудь... Врать не хочется...
      Пауза длилась какую-нибудь секунду. Ответ произнёсся сам:
      — Да как обычно...
      Валерий Петрович многозначительно улыбнулся, видимо, ответ его удовлетворил.
      — Понятно... — только и сказал.
      Как обычно. Да, это именно так.
      К вечеру в магазине народу было много, и, хотя работали все три кассы, к каждой выстраивалась длиннющая очередь. Впереди стоял мужчина лет сорока, в неприметной светлой куртке, небритый и с немытой головой. Продуктов у него было немного, а вот стоявшая перед ним женщина затаривалась, похоже, на месяц вперёд. За кассой стояла девушка, — она укладывала продукты в пакет, пока покупатель рассчитывался. Днём девушек не было, они появлялись вечером, в часы наибольшего наплыва посетителей. Одеты они были в одинаковые толстовки с символикой магазина, на груди у каждой висел бейджик с именем и гордым наименование «помощник кассира».
      Мужчина впереди что-то, похоже, вспомнил, вернулся на шаг назад и взял со стойки перед кассой шоколадку, положил её в свою корзину. Когда он подошёл к кассе, девушка, видимо, узнала его и поздоровалась. Он тоже поздоровался и улыбнулся ей. Расплатившись с кассиршей, вручил девушке шоколадку и что-то сказал. Она улыбнулась и что-то ответила. Когда мужчина ушел, подобрала оставленный им чек, посмотрела на него, сказала кассирше: «Лен, сделай возврат». Шоколадка осталась лежать рядом с кассой, девушка деловито и расторопно упаковывала очередную покупку.
      
      
      

      
      Благополучно миновав охрану (честно соблюдая все положенные формальности), Костик подошёл к лифту и пальцем утопил в алюминиевый прямоугольник чёрную оплавленную кнопку. Тёма жил на тринадцатом этаже. Подниматься туда по лестнице — это для очень сильных духом. И телом. Лучше подождать. Спешить некуда. Надо будет не забыть к Машке зайти, взять у неё книжку, про которую она говорила. Комната, где жила Машка, была точно над Тёмой, на четырнадцатом, тоже в самом конце коридора. У них даже какая-то система сигналов была, — типа сколько-то ударов шваброй в потолок или, соответственно, ногой в пол. С соседями война была по этому поводу постоянная. Была идея сделать телефон и кинуть провод через окно, но так и осталась в проекте. А по мобильному звонить — это пижонство. Хотя, конечно, когда что-то действительно нужно, то самое оно.
      Костик вспомнил, как он был здесь первый раз: сначала долго-долго ждал лифта внизу, потом шёл по длинному тускло освещённому коридору, вглядываясь в номера комнат. На одной из комнат он увидел где-то открученную пластиковую табличку «ОПЕРАЦИОННАЯ»: казённые буквы, вытисненные на неровной поверхности и прокрашенные чёрной краской. Костик улыбнулся про себя, подумал: «Да, молодцы ребята». Но то, что он увидел на следующей двери, повергло его в полное смятение, смешанное с восторгом, — табличка на ней гласила: «КЛАДОВАЯ СОЛЕНИЙ И КВАШЕНИЙ». Такое глумление над действительностью сразу сделало «операционную» тусклой, неинтересной и неоригинальной.
      Пока Костик разглядывал надписи на дверях, из глубин коридора к нему приблизился какой-то человек. Вид у него был довольно странный: одет он был в какой-то непонятный балахон непонятного покроя и размера, чёрные длинные волосы были спутаны и почти закрывали лицо. Но главная странность заключалась в том, что человек этот перемещался на корточках, — то гусиным шагом, то маленькими прыжками; при этом время от времени он совершал какие-то странные движения руками, как будто что-то отвинчивал от пола. Подпрыгав к Костику, он стал заглядывать ему за ногу, продолжая делать странные движения руками. Костик пробормотал что-то вроде «Ты чего?», на что человечек, подняв голову, чётким, ясным голосом ответил: «Да вот, грибочки собираю». Костик хотел было ему ответить, что, мол, грибочков ты явно уже перебрал, но промолчал и, перешагнув через его руку, поскорей пошёл дальше по коридору.
      Теперь странные личности в коридорах (давно уже) не удивляли Костика, который за без малого четыре года учёбы успел наглядеться всякого.
      Тёма ждал его. Рукопожатие, немногословное приветствие (совсем как в фильмах про разведчиков), и Костик оказался в знакомой светлой комнате с немногочисленной непрезентабельной мебелью и двумя большими окнами.
      — Отдать его нужно семнадцатого, — сказал Тёма. — Через неделю.
      — Там все лекции? — спросил Костик.
      — Реально все. И почерк каллиграфический. Смотри сам.
      — Отлично.
      
      
      

      
      Пара должна была начаться только через двадцать пять минут, — из-за несостоявшейся лекции образовалось «окно». Четверо сидели в глухом закутке в конце коридора, где стоял стол и несколько скамеек.
      — Я видел троих.
      — А я пятерых.
      — Да ну? Такое ощущение, что их становится всё больше и больше.
      — А на самом деле это, видимо, означает, что раньше мы их просто не замечали.
      — Ну, странно, что столько народу ездит в метро без всякой цели.
      — Э...
      — Ну ладно, может, не без цели. Всё равно странно.
      — Наверное, просто к этому надо привыкнуть, — сказал Тёма.
      — Привыкнешь тут, — ответил Костик, — если каждый день их всё больше видишь...
      — Просто мы всё больше и больше погружаемся, — подала голос Машка.
      — Куда? — удивился Тёма.
      — В зону.
      — В какую ещё зону? — спросил Костик.
      — Ну, это как бы особое пространство, в котором они живут. Понимаешь?
      — Ну тебя, Машка, — буркнул Тёма. — Ты по-моему, не в теме. Лично я никуда не погружаюсь. Я в этой зоне всю жизнь прожил.
      — Да, — подхватил Костик, — правильнее, наверное, будет сказать, что мы просто начинаем что-то видеть... или понимать.
      — Ты действительно начинаешь что-то понимать? — спросил Тёма.
      — Нет, — сознался Костик. — Но Машка точно не в теме.
      — Да сами вы не в теме! Я, между прочим, вижу их не меньше вашего.
      — Тебе просто Шурик показал.
      — Да ну вас, злые вы! Свет, скажи хоть ты им!
      Света сидела, уткнув подбородок в руки, лежащие на столе. Чтобы что-то сказать, ей приходилось поднимать голову. Но она почти ничего и не говорила. Тёмно-русая коса её лежала поверх изогнутой спины в сером джемпере, еле заметно шевелясь в такт дыханию.
      — Маш, мне кажется... что ты действительно чего-то не понимаешь. Или понимаешь не так.
      — Так, ну вы все сговорились, что ли? Тебе-то откуда об этом знать? Ты же вообще об этом ничего не знаешь!..
      — Почти ничего, — вмешался Костик. — Этого вполне может быть достаточно. Тут знать-то ничего, наверное, не надо.
      — Короче, Машка, ты не наш человек, — сказал Тёма и улыбнулся.
      — Тёмыч, а ты вообще знаешь кто?.. Что б вы без меня делали? Вообще, блин...
      — Я думаю, она всё-таки наш человек, — сказал Костик. — Все могут ошибаться.
      — Ой, спасибо, пожалели!..
      — Да ну, — ответил Тёма. Всё время она какие-нибудь глупости говорит. Надо было её Шурику тогда вместе с кроватью выбросить.
      — Чего-чего? — засмеялась Света. — Это как это? Ну-ка, расскажите.
      — Ты не знаешь? — спросил Тёма. — Замечательная история.
      
      
      

      
      Костик полистал конспект, заглянул в начало, в конец, потом куда-то в середину.
      — Какие планы на жизнь? — спросил Тёма.
      — Можем пойти пивка попить. Да, только я к Машке хотел зайти, она мне книжку обещала. Она дома, не знаешь?
      — Какую книжку? Если «Модель для сборки», то я первый. Она мне обещала ещё раньше, я как раз с ней об этом говорил.
      — Ишь ты. Ну ладно, хрен с тобой, золотая рыбка.
      — Сейчас мы ей стукнем.
      — ...и она сразу станет фиолетовой?
      Тёма сходил в тамбур, взял швабру и несколько раз стукнул ей по потолку в определённом месте. Прислушался. Ответа не было. Тёма постучал ещё. Безрезультатно. Тогда Тёма открыл узкую часть окна, и, повернувшись к нему спиной, чтобы, выглянув, смотреть наверх, высунулся наружу.
      — Дай-ка швабру, — сказал он Костику, оставаясь снаружи.
      Почти в тот же момент сверху донеслось какое-то шевеление и на фоне неба и нескольких верхних этажей появилась Машка.
      — Кто тут ломится в такой... да... в четыре часа дня, короче?
      Дальше послышался приглушённый голос Шурика Петитомова.
      Костик, которому ничего не было видно, поначалу попытался было высунуться из-за Тёминой спины, потом взял и открыл основную, большую оконную раму.
      — Ты что творишь, изверг? Холод же! — запротестовал Тёма.
      — Да мне не видно ни фига, — ответил Костик. Тёма спорить не стал.
      Сверху донёсся голос Машки:
      — Ну, чего вам? Вы, между прочим, сбиваете с ритма весь Париж!
      — Да мы так, побеседовать, — отвечал Тёма.
      — А, ну тогда ладно, — согласилась Машка.
      Появилась голова Шурика.
      — Господа, вы что тут? — спросила голова.
      — О, мсье Петитомов! — обрадованно заговорил Тёма. — Надеюсь, мы вас не слишком сильно обеспокоили?
      — Если б слишком, вы бы почувствовали...
      — Вот ты злой. Машка, слушай, ты вот нам с Костиком книжку когда дашь?
      — «Модель для сборки», что ли? Да хоть сейчас. Заходите давайте.
      — Отлично, — сказал Костик и хотел было отойти от окна.
      — Ой, давайте лучше вы к нам, — сказал Тёма.
      — Нет, нам лень, — ответил Шурик. — Книжка вам нужна, вы и приходите.
      Костик вошёл в роль. Он сделал недовольное лицо и проговорил:
      — Так нечестно. Вы нас вынуждаете идти по длиннющему коридору, подниматься по лестнице, опять идти по коридору...
      — Ну так и нам то же самое, — сказала Машка.
      — Вам не то же самое, — оживился Тёма. — Вам по лестнице не подниматься, а спускаться. Разница огромная.
      — Была бы у тебя рука в три раза длиннее, ты бы и так мог достать, — сказала Машка.
      — Если бы у тебя, то тоже, — ответил Тёма.
      — Может, ты ему так бросишь? — предложил Шурик.
      — Да он не поймает никогда в жизни.
      — Ну, положим... — попытался вставить Тёма.
      — А ты прямо в окно кинь, — сказал Шурик.
      — В окно я не попаду. Под очень острым углом получается. Если только высунуться подальше... — Машка вылезла из окна почти по пояс.
      — Эй, ты смотри, не выпади, — забеспокоился Шурик.
      — А ты меня держи... Нет, всё равно ничего не получится.
      У Костика от долгого пребывания в неестественном положении заныла спина, и он втянулся назад в комнату. Кроме них с Тёмой здесь в это время не было никого. В комнате было тихо, гораздо тише, чем у окна (за окном); слышно, как китайский кварцевый будильник сплеча отсчитывал секунды. Холодно. Костик сходил к вешалке и накинул, не застёгивая, куртку; кисти рук спрятал в рукава. Тёму холод, похоже, не беспокоил, он был увлечен переговорами с верхним этажом.
      — Из окон вообще высовываться нельзя, — слышался голос Машки. — Мало ли кто что из окна выкинет. С верхних этажей.
      — Точно, — подтверждал Тёма, — я помню, администрация даже объявление вешала призывное: «...не выбрасывать из окон предметы интимного пользования...», что-то в этом роде. Все ходили смеялись.
      — А ещё была история: кто-то супчик прокисший в окно вылил, — вспомнила Машка. — Видать, увидел, что супчик испортился, да и вылил. Никто бы и не заметил, да вот только... какой-то... снизу, в общем, выглянуть решил...Да. И как раз воды не было.
      — Да ладно, — Костик снова высунулся из окна, глядя вверх, — ситуация под контролем. Если из верхних этажей кто полезет, мы успеем заметить. На этот счёт можешь не беспокоиться.
      — Да я не беспокоюсь, — ответила Машка, — говорю тебе, я отсюда всё равно в окно не попаду, мне для этого слишком далеко высунуться надо.
      
      
      

      
      — Машка, ну не перебивай, пусть Тёмка расскажет, раз он начал, — попросила Света. — Ты можешь потом по-своему рассказать.
      Тёма продолжал:
      — Ну так вот, короче, представь себе ситуацию: Машка с Шуриком от нас в трёх метрах, а нам, чтобы забрать у них книжку, нужно тащиться чёрт знает куда. Это же несправедливо, правда? Ну, мы и решили, что книжку она нам может просто бросить в окно. Да. Но просто так попасть в окно она не смогла бы. Это же надо снаружи быть. Вот Шурик и придумал выставить из окна раму от кровати и Машку посадить на неё.
      — Какую раму? — спросила Света.
      — Ну раму от кровати, железную, с сеткой Рабица. Он её должен был в комнате закрепить, и сам на неё сел. А Машку — на противоположную сторону, на улице которая.
      — Ой Машка, и ты полезла? Страшно же, наверное?
      — Ага, — с довольным видом сказала Машка. — Хотя не очень.
      
      
      

      
      — А если я перевешу? — послышался Машкин голос.
      — Ты? Перевесишь? МЕНЯ? Я буду держать противоположную сторону.
      — Нет, я туда не полезу, вы тут с ума все посходили.
      — Маш, никуда мы не посходили, — сказал Костик. Мы сейчас всё хорошенько продумаем. Конечно, лезть на эту бандуру, если её будет просто держать даже Шурик, нельзя, это слишком опасно. Вдруг он, например, чихнёт или ещё что... А вот если её в комнате хорошо, надёжно закрепить, — тогда другое дело.
      — Точно, знаете что? — оживился Тёма. — Вы придвиньте к окну стол. Край этой фиговины кладётся на стол, а сверху она придавливается другой кроватью. На эту другую кровать садится Шурик. Можно для верности ещё что-нибудь положить.
      — Правильно, — сказал Костик. — Так нормально.
      Сверху доносились звуки, красноречиво говорившие о том, что Шурик немедленно приступил к сооружению оговорённой конструкции.
      — Я вот ещё полку с книгами положу, — донёсся его голос. — Надёжность абсолютная, внутри рычаг гораздо больше.
      Машка высунулась сбоку от торчащей из окна рамы.
      — Вы гнусные уроды. Никуда я не полезу.
      — Да тебе лишь бы покапризничать, — ответил Шурик.
      — Да, а что, нельзя?
      — Можно, только вот книжку надо как-то упаковать, а то она раскроется и полетит не туда. Где она, кстати?
      — Да вон она.
      — Где?
      — Да вон, на стуле, видишь, на ней тарелка стоит.
      — А.
      — Давай её сюда.
      — Лезь, я тебе подам.
      Машка забралась на стол и, опираясь на руки и колени, медленно поползла вон из окна.
      — Ой, как здесь классно! Я снаружи. — И слегка потрясла раму.
      — Эй, ты там поосторожней! — предостерёг Шурик, сидевший на противоположном конце.
      — А снаружи стена из плиточек. Из таких маленьких-маленьких, — сказала Машка. Костику с Тёмой Машка теперь была видна целиком, они видели её силуэт на фоне неба — сквозь сетку.
      — Шеф, я вас вижу! — крикнул ей Тёма.
      — Аналогично, — ответила Машка.
      — Бери книжку, — напомнил Шурик. — Ты сможешь оттуда попасть?
      — Да, отсюда легко. Шурик, когда будет лето, я здесь буду загорать, ты меня подержишь.
      — Ну да, конечно, — пробурчал Шурик.
      — Отсюда столько всего видно, — сказала Машка.
      — Ну расскажи, — попросил Шурик.
      — Отсюда всё особенное какое-то. Вон шов между плитами, здесь комната кончается. Я комнату вижу снаружи! Она маленькая такая!
      — Это нормально, — сказал Тёма. — Если в качестве входа и выхода используются окна, то здание может себе позволить снаружи быть меньше, чем внутри. А ты вышла через окно.
      — Пипл, это офигительно! Это новый взгляд на мир, — продолжала Машка. — Да вам этого не понять. Вы внутри, а я снаружи. Я на крыше поезда!
      — Чего? Ты где такую траву берёшь? — спросил Тёма.
      — Ты Пелевина читал? — спросила Машка.
      — Читал, читал, — ответил Тёма.
      — Да ну его, — сказал Костик. Я помню, полгода искал рассказ Акутагавы, по которому «Додескаден» поставили, а оказалось, что это не Акутагава, а Ямамото.
      
      
      

      
      — Ну вот, ты представляешь себе? — продолжала рассказывать Машка. — А потом мне плохо стало. А надо же ведь оттуда не упасть ещё. Как-то так нахлынуло внезапно... Сетка эта холодная, ветер... Как будто я одна в космосе холодном, ничего вокруг нет, верха и низа тоже нет...
      Света внимательно слушала, не меняя позы и иногда как бы кивая одними глазами.
      
      
      

      
      — У меня голова кружится, — вдруг сказала Машка. — Я вниз посмотрела, а подо мной нет ничего.
      — Ты давай книжку-то кидай, не забудь, — крикнул Тёма. — Где она у вас там.
      — Я сейчас упаду. Мне плохо.
      — Держись, кидай книжку и ползи тихонечко назад.
      — Мне холодно. Я к этой хреновине примёрзла, кажется.
      — Ты попробуй представить, что сейчас лето и тепло. И что ты вылезла позагорать. Вниз не смотри. Шурик, передай ей книжку!
      — Идите вы на хрен с вашей книжкой! Я её уроню.
      — Ты кинь её быстренько, — сказал Шурик, — и лезь назад. Я её верёвочкой перевязал.
      Машка быстро перехватила рукой книжку и прижала её к раме.
      — Давай, кидай! — крикнул Тёма.
      — Тёмыч, ты помнишь, как там мужик с поезда спрыгнул? Но он в воду прыгал, а я зачем сюда вылезла?
      — Шурик, ну ты подстрахуй её там! — крикнул Тёма.
      — Я не могу, я же сижу, держу, — донёсся ответный голос.
      — Машка, всё хорошо. Шурик тебя держит. Ты сидишь прочно. Никуда ты не денешься...
      — Да мне кажется, что сейчас всё куда-то денется, а я останусь.
      —
      давай...
       почему...
      так и надо...
      
      — Хоть гастрит, хоть катаракта, — катары обеспечат тебе катарсис.
      — Тёмыч, ты по идее не можешь этого говорить...
      — Ты тем более не можешь.
      — А я почему?
      — Ты хоть знаешь, что такое «катарсис»?
      — Нет, — призналась Машка.
      — Ну вот видишь. Так что приходится мне, — сказал Тёма.
      — Ну ладно, — согласилась Машка. — Мне-то что.
      ...
      — Ты чего там? Слышишь или нет?
      — Слышу, в чём дело?
      — А почему не отвечаешь?
      — Сейчас брошу книжку.
      Машка покачала рукой с книгой и метнула её в нижнее окно. Книга, перевязанная куском белой синтетической верёвки, влетела в окно, задела настольную лампу и упала на пол.
      — Держите. Вот придумали вообще, автор небось в гробу ворочается, — сказала Машка.
      — А он разве умер? — спросил Тёма.
      — Не знаю, — ответила Машка после некоторого раздумья. И поползла в комнату.
      Что происходило в верхней комнате между Машкой и Шуриком, видно не было. Только спустя секунд тридцать Тёма вдруг выкрикнул матерное слово и рванул Костика за плечо, затаскивая его в комнату. Стальная рама обрушилась сверху на открытое окно и вместе с осколками стекла полетела дальше вниз. Через несколько секунд послышался удар об асфальт, и в течение ещё секунды — звуки, сопровождавшие окончательное укладывание железной фиговины.
      — Ё моё. — Это послышалось из верхнего окна ещё секунды через три-четыре. — Никого хоть не убили?
      — Трупов вроде не видно, — ответил Тёма, который, убедившись в том, что опасность миновала, тоже снова высунулся из окна. Деревянная оконная рама была сломана, оба стекла были разбиты.
      
      
      

      
      — Да, ну вы вообще молодцы, — сказала Света. Что потом-то было?
      — Да ничего хорошего не было, — поморщилась Машка.
      — А что, нельзя было книжку на верёвочке спустить?
      — Нет, — ответил Тёма после некоторой паузы и покачал головой. — Нет, никак нельзя было.
      
      
      

      
      — Ой, что теперь будет, — негромко сказала Машка. Ну-ка, давайте, быстро поднимайтесь сюда. А то ведь сами всё выдумали, а всех собак на меня повесят. Вы в другой комнате были, Шурик здесь вообще не живёт... Давайте — быстро.
      Внизу постепенно собирался народ.
      
      
      

      
      Если на пару минут прилечь на диван, то последнее, что успевает прийти в голову, — что спать сейчас ни в коем случае нельзя.
      Любое инфекционное заболевание начинается с внедрения возбудителя. Чтобы осуществился процесс внедрения, а затем и развилась инфекционная болезнь, необходимо сочетание ряда условий. Важнейшим из них является состояние макроорганизма: наличие тропного органа, родственного рецептора, иммунокомпетентных систем и др. With pictures and words — is this communicating? Существенное значение имеют и качественные характеристики возбудителя: патогенность, вирулентность, инвазивность и токсигенность. The sounds that I've heard, the growling voice then fading, Патогенность — потенциальная способность микроорганизма вызывать заболевание. Она характеризуется выраженной специфичностью, т.е. способностью одного вида микробов и вирусов вызывать определённые клинические и морфологические изменения. And yes my heart was beating, or was it just repeating... Вирулентность — степень патогенности. В клинических условиях о вирулентности ...Can you find your way, or do you want my vision? микробов судят по тяжести и исходу вызываемого ими заболевания, а в лабораториях — по величине дозы, вызывающей у 50% заражённых экспериментальных животных ...And in my last inspection is this the right direction? Экспериментальных животных... По величине дозы, вызывающей у 50% заражённых экспериментальных животных или развитие инфекционного процесса, или их гибель (LD50). Факторами, определяющими вирулентность, являются специфические клеточной поверхности микробов (капсула, оболочечные К-антигены, Vi-антиген и др.), а также гентически обусловленные компоненты бактерий, контролируемые плазмидами — внехромосомными факторами наследственности. Показано, что микроорганизмы, образующие капсулы (пневмококки, сибиреязвенные бактерии и др.) вызывают более тяжёлое But death just starts another.
      
      
      

      
      Костик, встречаясь с Ромой, набирался от него «умных» слов. Это была своего рода игра. Сначала он выучил слово «гименофор». Заимев в своём лексиконе такое шикарное слово, Костик почувствовал себя другим человеком, человеком, стоявшим неизмеримо выше того, кем он был до этого. Далее он успешно выучил слово «миксомицет». А вот «модусы филэмбриогенеза» ему давались с трудом.
      — Ром, я вот тебя хотел спросить: саламандра — это ящерица?
      — Нет, не ящерица. Это земноводное.
      — А ящерица — не земноводное?
      — Нет. Ящерица — пресмыкающееся. А земноводные — это лягушки, тритоны... И саламандры вот.
      — А что-то у них такое с огнём связано?
      — У. Это уже не совсем из области зоологии. Это... древний миф. Что саламандра может жить в огне. И вообще часто отождествляется с огнём. Дух стихии огня. Такой вот парадокс — огненным духом считается животное, всю жизнь связанное с водой. У неё окраска, правда, наводит на мысли об огне. Ярко-оранжевые пятна на чёрном фоне.
      — Понятно...
      — Вообще таких казусов много. Зоология зоологией, мифология мифологией. Вот, например, многие удивляются, почему булгаковского кота зовут Бегемот. Кот — и вдруг Бегемот. Ну понятно, большой, толстый... Но на самом деле не только из-за этого. Для современного человека бегемот — это африканское животное отряда парнокопытных, а в средневековой мифологии — демон, чудовище, часто упоминается вместе с Левиафаном и противостоит ему. Также известен как демон чревоугодия. А лемуры?.. Одни лемуры чего стоят...
      — Блин, и откуда ты всё это знаешь?
      — Хе. Я вот тебе ещё расскажу. Есть такое насекомое — эмпуза. Богомол такой. Ты богомола представляешь себе?
      — Э... Что-то вроде палочника?
      — Ну да, похоже. Пожалуй, что-то среднее между кузнечиком и палочником... Погоди-ка, у меня же фотография есть. Я в экспедиции фотографировал.
      Рома присел перед тумбой с ящиками и стал выбрасывать оттуда на пол фотоальбомы разных цветов и размеров.
      — Это не то... это не то... Вот. А, нет, это тоже не то. Вот здесь, что ли? Да, это Эльтон, должно быть здесь. Точно, вот, смотри.
      Костик увидел странное существо с длинным тонким телом, членистыми ногами, из которых передние выглядели особенно мощными, и маленькой треугольной головой, увенчанной торчащим вверх отростком. Сидело оно на тоненькой вертикальной веточке, держа тело параллельно ей и уцепившись за неё ногами.
      — Симпатичная, правда? — спросил Рома. — Так вот, Эмпуза — это тоже имя мифологического существа. В греческой мифологии это женщина-демон, спутница Гекаты. Известна тем, что похищала маленьких детей, а ещё, принимая вид прекрасной девушки, соблазняла и губила мужчин, убивала их или высасывала жизненную силу. Понимаешь, я тогда на Эльтоне их всё разглядывал, пытался понять, что же в них демонического. Если близко посмотреть, то они страшные, конечно. Как будто из другого мира, с другой планеты. А если на руку посадить, сесть на траву на пригорке перед закатом солнца, то, кажется, всю жизнь так и сидел бы. Да нет, всю жизнь бы, конечно, не сидел... В общем, не знаю, как это объяснить. Красиво там очень. И эмпузы эти... Я бы с удовольствием туда ещё съездил... И ещё в кучу мест... Я их часто вспоминаю, рассказываю про них... И вот пытаюсь понять, — кем я был, до того, как там побывал? Ведь о чём-то я думал, чем-то жил... но без этого. А то, чем я жил до этого, я приобрёл ещё где-то. А так вот, бывает, увидишь что-то — и заболеешь этим, и ни о чём другом уже не думаешь. И вот я для себя сделал вывод, что у этих эмпуз общего с теми демонами: они ведь что делают — проникают ко мне в память, крадут, отвоёвывают место у меня в мозгу. А это ведь что — это ведь я и есть; то есть получается, что они меня крадут. На Эльтоне — эмпузы, перед домом — клён, мимо которого с детства хожу... Так меня всего и растаскивают. Вот Кортасар, от которого вы так тащитесь, писал: «Париж — это огромная метафора». А я скажу: «Мир — это огромная Эмпуза».
      Костик сидел, задумавшись, и слушал.
      — Да, конкретно я тебя загрузил, — улыбнулся Рома. — Я ещё не так могу.
      — Да я в курсе, — ответил Костик. — А можно ещё фотографии посмотреть?
      — Конечно. Это вот экспедиция, четыре года назад. Это мы пирожки делаем... Это наша машина, а это наш водитель. А это вот озеро Эльтон. Это соль, корка соли... Да. Вот крупным планом... соляночки растут... Это речка Хара. А это мы уже назад поехали... Подсолнух вот одинокий у дороги вырос... Здесь песчанок было много-много... Да, а это в Москве уже.
      — О, это ты.
      — Да.
      — Ой, слушай, чтоб не забыть. Я же тебе кассеты твои принёс. А ты мне дай ещё каких-нибудь.
      — А. Отлично. Сейчас тебе подберём чего-нибудь.
      Рома подошёл к стойке с кассетами, Костик тоже подошёл и встал рядом. Кассет было много, большая их часть (почти все) были без цветных вкладок, с надписями, напечатанными простым чёрным шрифтом на белой бумаге, а некоторые даже подписаны от руки. Среди нескольких десятков кассет (что-то, наверное, ближе к сотне) Костик увидел несколько знакомых названий: Beatles, Rolling Stones, Doors, Pink Floyd, Deep Purple... Одних только Beatles было кассет, наверное, двадцать. Ещё Костик знал несколько групп, записи которых Рома уже давал ему послушать...
      
      
      

      
      Показано, что микроорганизмы, образующие капсулы (пневмококки, сибиреязвенные бактерии и др.), вызывают более тяжёлое заболевание, чем аналогичные, но бескапсульные их варианты, а бактерии, содержащие Vi-антиген, оказались более вирулентными и устойчивыми к фагоцитозу.
      Известно также, что, благодаря изменчивости плазмид, происходит постоянная селекция факторов патогенности без изменения их генома. С помощью этого механизма допускается возможность формирования патогенных особей из сапрофитирующих микроорганизмов.
      Инвазивность или агрессивность — способность возбудителя проникать через кожные покровы, слизистые оболочки внутрь органов и клеток. Эти свойства микробов обеспечиваются способностью образовывать различные ферменты (гиалуронидаза, фибринолизин, коллагеназа, нейраминидаза, дезоксирибонуклеаза и др.), с помощью которых возбудитель преодолевает естественные барьеры и обеспечивает свою жизнеспособность в условиях постоянного воздействия иммунокомпетентных систем макроорганизма.
      Токсигенность — способность микроорганизмов вырабатывать токсические вещества. Среди них различают экзо- и эндотоксины.
      (Учайкин В.Ф., «Руководство по инфекционным болезням у детей». М., ГЭОТАР-МЕД, 2001).
      
      

      
      Несмотря на первую пару, народу в большой аудитории было много. Лекцию читал доцент Станислав Сергеич Опёнкин, маленький живой человечек с шапкой седеющих волос. В начале цикла он показался всем смешным и даже жалким, но посмотрев, как он оперирует, студенты его зауважали. После лекции в той же аудитории у них должна была быть следующая, но многие забирали вещи и явно собирались уходить.
      Костик, сидя на галёрке, смотрел вниз. Внизу, перед кафедрой, стояла Ирочка из четыреста пятнадцатой группы и оглядывала аудиторию.
      Тёма поймал глазами его взгляд, понимающе и многозначительно хмыкнул.
      — Она меня бесит, — сказал Костик.
      Тёма придал своему лицу вопросительное выражение.
      — Ты посмотри на неё. Как можно иметь настолько... восторженный вид? Вот чего её так прёт?
      — Может, она под кайфом?.. — улыбнулся Тёма.
      — Определённо, — ответил Костик. Причём с рождения, это очевидно. Банально, но всё же: ну почему самые красивые девушки всегда и самые тупые?
      — Наука не даёт ответа на этот вопрос. Возможно, успехи современной генетики дадут возможность в ближайшем будущем найти ген, отвечающий за...
      — Да, наверное, — согласился Костик.
      В большой поточной аудитории было холодно. Здесь зимой всегда было холодно: тонкие бетонные стены, огромные окна...
      — Пойдём, кофе возьмём? — предложил Тёма.
      — А Савчикова? — удивился Костик.
      — Ты что, её слушать будешь?
      — Ну пошли, — согласился Костик.
      Они спустились по ступенчатому проходу, в дверях столкнулись с Савчиковой. Она была невысокого роста, на ней были серьги, тщательно подобранные по цвету к платью.
      — Здравствуйте!
      — Здравствуйте, молодые люди, — ответила она, удивлённо проводив ребят глазами.
      — Сегодня зелёная Савчикова, — удовлетворённо заметил Тёма, когда они вышли. Костик хихикнул.
      
      
      

      
      Заказов, как это часто бывает, пришлось ждать. Хотя время, предназначенное для их доставки, шло уже полным ходом. Ещё немного — и придётся звонить заказчикам и пытаться договориться на попозже. Менеджер Ангелина деловито хлопала по клавишам, глядя в невидимый Костику экран. Пришла Вика, курьер, тоже студентка, запыхавшаяся, кивнула Костику, подлетела к Ангелине и вступила с ней во вполне предсказуемый диалог. Кончился этот диалог тем, что недовольная Вика сняла рюкзак, расстегнула куртку и плюхнулась на стул рядом с Костиком.
      — Ты давно тут?
      — Да минут двадцать. Нет, больше, полчаса уже.
      — Офигеть, я так не успею ничего.
      — Кому сейчас легко? — усмехнулся Костик.
      — Нет, ну я понимаю, если автобус, на котором я еду, попадает в пробку, — это мои проблемы. Моя задача — доставить товар клиенту. Но почему его никогда нельзя вовремя получить?! И я же потом должна оправдываться.
      
      С ходу воспринимать тексты англоязычных исполнителей Костику обычно не удавалось. Английский язык хромал со школы, а уж на слух-то совсем сложно... А тут всё было неожиданно просто. Не всё, конечно, но очень многое Костик воспринимал и понимал не задумываясь, «влёт». И вообще Битлз оказались для него открытием. Песни знакомые, даже чересчур знакомые, чередовались с совсем неизвестными, но тоже очень красивыми; а были такие, которые Костик слышал, а что это Битлз — не знал...
      
      Чай свежий заварил, а пока он заваривался, — уже и время, и в сон тянет уже бузудержно... Надо спать ложиться... Спать, уже спать. Зачем только его заваривал... Жалко до жути.
      
      There are places I remember all my life,
      Though some have changed
      Some forever, not for better
      Some have gone and some remain.
      All these places have their moments
      Of lovers and friends I still can recall...
      
      
      

      
      Подошёл новый «Русич», серебристый, непривычный, с ярким светом и незнакомыми шумами, пронзительным визгом тормозов напоминающий механического динозавра из фильма ужасов, а внешним и внутренним видом — холодильник. Он казался бездушным и страшным, он отличался от старых поездов как только может машина отличаться от живого существа. «Technical ecstasy» — это словосочетание вертелось в голове у Костика, надо будет спросить у Ромы, нравится ли ему Black Sabbath...
      У «Русичей» была одна особенность, за которую Костик готов был простить им всё: в них было тепло. И это было замечательно. Нормальная вентиляция, стеклопакеты, отопление — всё это даёт возможность сидеть и спокойно размышлять о том, каким же отвратительным сделали этот новый поезд.
      
      
      

      
      На лестничной площадке, в довольно тесном прокуренном закутке в это время было довольно много народу. Сюда приходили в перерывах между занятиями или вместо них. Большая пластиковая корзина в углу была заполнена использованными белыми одноразовыми стаканчиками, и ещё довольно много таких стаканчиков стояло рядом на полу. Прямо над корзиной красовалась написанная синим маркером на стене надпись:
      
      Смысл медицины очень прост.
      Вот общая её идея:
      Всё в мире изучив до звезд,
      Всё за борт выбросьте позднее.
      
      А повыше, на высоте где-то метров двух с половиной, прямо посреди стены тоже маркером было начертано:
      
      Если влагалища — фиброзно-синовиальные, — то это меняет дело.
      
      У окна, притулившись к подоконнику, кучковалась стайка студентов: Костик Найдёнов, Тёма Каширский, Света Попова, Машка Маневич, и девочка Ирочка из четыреста пятнадцатой группы. Попивая горячий кофе, они расслабленно, но оживлённо разговаривали друг с другом, посматривая на окружающий народ.
      В сторонке, отдельно ото всех, пил кофе невысокий парень с немытыми длинными чёрными волосами.
      — Он ведь с нашего потока, да? Кто-нибудь хоть знает, как его зовут? — чуть приглушив голов, допытывалась Ирочка.
      — Дима его зовут... — как-то нехотя подал голос Костик. — Дима Чвырев.
      — А ты его разве знаешь?
      — Да, я вообще-то с ним вместе ещё на курсах учился, — ответил Костик. — Он тогда ещё не такой замороченный был. Он же на гитаре классно играл. Знал чуть ли не все песни Нирваны... И пел так классно, — заслушаешься.
      — На гитаре? А как же он... ну, рука его?.. — спросила Ирочка.
      — Ну, рука у него тогда была в порядке. А ты не знаешь историю про его руку?
      Костик вальяжно потёр рукой лоб и потянулся к пакетику с орешками. Ирочка смотрела на него.
      — Ну, он был влюблён в одну девушку, — как-то задумчиво сказал Костик. — И никак не мог от неё ничего добиться. Они были в одной компании, там было несколько человек, они всё время тусовались вместе, ездили во всякие там походы-пикники... На втором курсе...
      Ирочка слушала, с интересом глядя на Костика и изредка искоса посматривая на Диму. Потом Дима допил кофе и ушёл.
      — Да, он совсем не такой тогда был, — продолжал Костик. — Странно даже, что ты его не знаешь, мне казалось, что тогда его все знали... хотя, наверное, не все, в определённых, как это говорится, кругах только... да... А он шумный такой был, напивался вечно и буянил. У девушек, кстати, успехом пользовался, да...
      Костик замолчал на несколько секунд.
      — Так вот, — продолжал он, — в каком-то там походе он сильно пьяный стал объясняться ей в любви, ну при всех, у костра там где-то... Что хочешь, говорит, для тебя сделаю, скажи: отруби себе руку — я отрублю... Хочешь? — говорит... Ну она и ляпнула — валяй, дескать. А он, недолго думая, взял и охреначил себе топором по руке. Руку спасли, но инвалидность осталась... Опёнок, кстати, операцию делал.
      — А девушка эта... она... она с нашего курса? — пролепетала Ирочка.
      Костик промолчал.
      — Ну я это была, — неожиданно сказала всё время молчавшая Света.
      
      Через десять минут из компании на площадке остались только Костик с Тёмой. Тёма созвонился с Шуриком, решили все вместе пойти попить пива.
      — Возьми чипсы «Девочка с огурцом» — напутствовал по телефону Шурика Тёма.
      
      
      

      
      Шурик пришёл с Машкой. Устроившись на бетонном парапетике с видом на сквер, они вчетвером пили пиво. Говорили то об одном, то о другом, весеннее солнышко пригревало...
      — Знаешь, у меня в детстве такой кошмар был: приснилось, что я бегу по лестнице в подъезде... Лестничные пролёты, они все одинаковые, так ведь? Пролёт — площадка — пролёт. Относительно площадки они симметричны, только один идёт вверх, а другой вниз, понимаешь? А у меня во сне они вроде как в одном направлении шли, параллельно. То есть я бегу по лестнице, и получается, что бегу по кругу. И бежать тяжело, и остановиться не могу. И откуда-то снизу, с другой площадки, меня бабушка зовёт. А я на эту площадку попасть не могу, туда пути как бы нет. А бабушка тогда уже умерла. И я вот бегу, бегу... Да, и квартира моя где-то наверху, туда я тоже попасть не могу...
      — Ужас вообще...
      ...
      — Всё-таки, человека когда узнаёшь, что-то как будто щёлкает. Если, скажем, в толпе незнакомых вдруг увидишь человека, которого хорошо знаешь, — рассуждал Шурик.
      — Согласен, тут ведь что-то такое, что ты выделяешь... из любого контекста. Если у тебя с этим человеком что-то связано — оно и всплывает, независимо от окружения, одежды там... — отвечал Костик.
      — Ну от одежды тоже ведь что-то зависит... Если в неожиданной одежде человек, можно и не узнать, — вставил Тёма.
      — Узнать сложнее. Но когда узнаёшь, в принципе суть всё та же самая, — настаивал Костик.
      — Ну вот я, например, Машку с двадцати метров, наверное, в любой одежде узнаю, — Шурик посмотрел на Машку.
      — Разумеется, из знакомых пистолетов, — подсказал Тёма.
      Машка попыталась дать Тёме дружеский подзатыльник, но ей было трудновато дотянуться, и удар пришёлся скорее по шее.
      — Ну хорошо, — Тёма продолжал говорить, заняв оборонительную позицию, — а вот этих типов в метро можно как-то распознать? Не лично, но есть ли в них что-то общее?
      — А что их распознавать-то, тебе нас мало? — спросила Машка.
      Все замолчали и задумались.
      — А Рома сказал что-нибудь? Ты ж возил его их смотреть?
      — Возил. Загадочный он какой-то, — ответил Костик. — Ничего толком не сказал. Мы с ним Светку встретили, он ей ни с того ни с сего цветы подарил. Безо всякого повода.
      — Ой как здорово! — восхитилась Машка. — Он заранее, что ли, готовился?
      — Да нет вроде. Ведь и Свету мы случайно увидели, и киоск с цветами случайно рядом оказался...
      — Классно!
      — Да, он молодец вообще, согласен. Красиво получилось...
      — Что он, всё такой же небритый?
      — Да, слегка небритый в стиле зи зи топ.
      — Как? — спросила Машка, а Тёма засмеялся.
      — Вот, кстати, стихи его у меня есть. Хотите почитать?
      — Давай, — ответил Тёма.
      Костик порылся в рюкзаке и достал оттуда сложенный вдвое лист бумаги.
      — Вот, — сказал он. — Это из последнего. Я распечатал.
      Тёма взял лист у него из рук и развернул.
      — «Пирамидный путь начинается преимущественно от пирамидных нейронов сенсомоторной области коры головного мозга», — прочитал он.
      — Это не то, — сказал Костик и перевернул лист. Тёма начал медленно читать вслух:
      
      Солнце вскрыло снегу вены.
      Снег лежит без сил, в поту.
      Жжёт утюг лучей весенних,
      Вызывая ломоту.
      
      Съёжившееся, вдобавок,
      Снега бледное чело
      Сыпью чёрных бородавок
      Покрываться начало.
      
      Год за годом, век за веком
      Тает снег, растут сморчки...
      Из-под сжавшегося снега
      Выбегают ручейки.
      
      — Очень оптимистично, — заметил Шурик.
      
      
      

      
      В прошлом году. В конце мая. Или в начале июня.
      В это время самое лучшее — пойти гулять в Тропарёво. Только не надо идти на пруд, к лодочной станции, — там слишком много народу. А пивом там затариваться бессмысленно, — стоит оно в тамошних летних кафе как минимум вдвое дороже, чем в городе. Так что надо приходить со своим. И идти куда-нибудь вглубь, в лес. Там, может, не так живописно, как у воды, но зато чувствуешь себя действительно в зоне отдыха, а не как в муравейнике в день зарплаты. А отдых и вообще всяческое спокойствие просто необходимо, поскольку нервного напряжения и так хватает. Ибо сессия. Так что гулять, собственно, особенно некогда. Вот так вот.
      
      
      

      
      Ходили они тогда на какой-то дальний пруд. Он и вправду оказался довольно-таки дальним. Шли через лес, еловый, очень тёмный, потом по полю, по дороге птиц каких-то разглядывали. Потом дорога шла через какую-то деревню, а потом и пруд тот самый. Было жарко очень... Купались. Лежали, сохли, загорали. Потом назад шли. Деревня, поле, лес. А потом — знакомая уже веранда, обитая изнутри некрашеными досками, и холодная окрошка.
      Это он к знакомым на дачу ездил. С родителями.
      Жужжали и бились в стекло залетевшие на веранду мухи.
      А вечером жгли костёр, во что бы то ни стало (хотя есть никто уже не хотел) решили печь картошку, ждали, когда прогорит костёр, уже в темноте закапывали в золу картошку (костёр был поделен на сектора, каждый — чей-то личный участок с личной картошкой внутри), потом выкапывали её, обугленную, в золе, она обжигала руки, но терпения студить её не было, её начинали чистить, обжигались, бросали, чистили дальше...
      Накануне специально ходили эту картошку покупать. С электрички зашли сначала на рынок в посёлке, спорили, сколько картошки будет нужно... А рюкзаки и без картошки уже были тяжёлые, и устали все уже, — электричка шла почему-то очень медленно, иногда останавливаясь «в чистом поле», потом трогалась и опять тащилась еле-еле. То ли пропускала кого-то, то ли ещё что...
      Тётя Валя, к которой они ездили, — мамина старая подруга. Кажется, они ещё учились вместе. Дачу они три года назад построили, и всё время звали в гости. И вот собрались, наконец-то, — ехали все вместе: Костик с родителями, тётя Валя с Наташей (дочь), ещё какие-то родственники тёти Валины (Костик с ними встречался несколько раз), в том числе Наташин двоюродный брат Андрей, и ещё Вера, которая Костик не понял кто.
      
      С Наташей и Андреем Костик ездил несколько лет назад по Золотому кольцу.
      
      
      

      
      Крик был одним из тех, что потом снятся по ночам. Кричала женщина лет сорока пяти, она сидела в какой-то странной позе на платформе, рядом с ней стояла большая клетчатая сумка, метрах в двух валялась её вязаная шапка. Она кричала непрерывно, не повышая и не понижая голоса, что-то непонятное по тембру, — не то «а», не то «о», не то «е»... И тут Костик заметил, что её нога зажата только что закрывшимися дверями поезда.
      Привычные звуки — голос, объявивший следующую станцию, шум закрывающихся дверей, — и сам вид вагона и края платформы, слышанные и виденные бессчётное число раз, всегда означали одно: спустя мгновение поезд тронется. Сдвинется с места, набирая скорость, проедет по станции, и с грохотом понесётся по чёрному гулкому тоннелю.
      Крючьев, торчащих из стен тоннеля, стыков тюбингов, пористой грязи, покрывающей стены, — всего этого обычно не видно, если нестись сквозь тоннель на большой скорости. Движение в тоннеле имеет время, но не имеет пространственной определённости, — мы практически никогда не думаем, где мы находимся, в каком месте, в какой точке, что находится над нами... Путь исчисляется временем либо количеством станций, но никогда — расстоянием. Если мы спускаемся в метро в Отрадном, а выходим на проспекте Вернадского, то не думаем о том, что побывали в центре Москвы, — что проезжали в непосредственной близости от Кремля, памятника Пушкину или Пушкинского (опять Пушкин!) музея. Да и были ли мы в этом самом центре Москвы? Чтобы попасть туда, надо на одной из станций выйти из поезда, пройти по платформе, и следуя указателям «выход в город», выйти. В город. Город — это улицы, дома, машины, киоски, деревья, магазины, светофоры, это место, где находятся пункты А и Б. А несущийся чёрный тоннель — это место, где уходит какая-то часть от времени нашей жизни, так же, как треть нашей жизни проходит во сне.
      Женщина сидела на платформе и кричала. Крик её не представлял собой чего-то членораздельного, он не принадлежал к какому-то определённому языку и даже к языковой семье, он был лишён всех условностей человеческой цивилизации, в нём не было оттенков интонаций, не было существительных, глаголов или иных частей речи, — ибо он и не был речью, не был изречённой мыслью. Он был простейшей, физиологической реакцией на внезапную, неожиданную, страшную, смертельную опасность.
      Известно, что поезд просто не сможет поехать, пока все двери во всех вагонах не закроются до конца. Не замкнётся схема, позволяющая дать ход. К тому же машинист, конечно, видит происходящее вдоль края платформы в зеркало. Это знают все, кто регулярно ездит в метро. Но у существа, сидящего на платформе, в этот момент не было никаких знаний. Они разом исчезли точно так же, как и способность к членораздельной речи или беспокойство за улетевшую шапку.
      Несколько человек, проходивших мимо, остановились и смотрели, что будет дальше. Всё это длилось всего каких-нибудь пару секунд. Потом двери снова открылись. Крик как-то не сразу закончился, он сначала пошёл на убыль, будто медленно останавливал своё движение какой-то механизм. Кто-то подошёл, попытался помочь женщине подняться, но она продолжала сидеть на платформе и смотрела прямо перед собой — в открытые двери вагона.
      
      
      

      
      — Что это у тебя? — спросил Тёма.
      Костик показал листки.
      — Похоже, игра какая-то...
      — Где ты это взял? — спросил Рома.
      — Нашёл...
      Рома взял у него из рук несколько исписанных словами листочков. Слова были отсортированы по начальным буквам и пронумерованы:
      
      
      - Е -
      1. Ель
      2. Енот
      - И -
      3. Ил
      4. Илот
      5. Ион
      - Л -
      6. Лень
      7. Лес
      8. Лесть
      9. Лето
      10. Леность
      11. Лис
      12. Лист
      13. Литр
      14. Литье
      15. Лори
      16. Лот
      17. Линь
      18. Ляпис
      19. Лось
      20. Лорнет
      - Н —
      21. Неолит
      22. Неясность
      23. Нейлон
      24. Нонет
      25. Нос
      26 Няня
      27 Ноль
      28 Нить
      29 Носитель
      - О -
      30. Ость
      31. Ост
      32. Орт
      33. Осетр
      34. Олень
      35. Осел
      36. Осень
      37. Опись
      - П -
      38. Пеня
      39. Пятно
      40. Прилет
      41. Понятие
      42. Постель
      43. Постер
      44. Пони
      45. Приятель
      46. Перно
      47. Приятие
      48. Песнь
      49. Присест
      50. Полис
      51 Политес
      52. Пострел
      53. Престо
      54. Поселянин
      55. Потеря
      56. Понтер
      57. Пилон
      58. Пеон
      59. Потир
      60. Портье
      61. Просинь
      62. Проситель
      63. Плоть
      64. Поле
      65. Прения
      66. Песо
      67. Перси
      68. Пест
      69. Перст
      70. Перс
      71. Пряность
      72 Пресс
      73. Пес
      74. Полет
      75. Плиссе
      76. Плис
      77. Пот
      78 Пирс
      79. Пляс
      80. Пост
      81 Пенис
      82. Пролет
      83. Порт
      84. Пионер
      86. Питон
      87. Перо
      88. Пилот
      89. Притон
      90. Пистон
      91. Плеть
      92. Плен
      93. Песня
      94. Плес
      95. Престол
      96. Плот
      97. Питье
      98. Петля
      99. Пир
      100. Пень
      101. Пол
      102 Пенсия
      - Р-
      103 Рис
      104 Рост
      105 Роялист
      106 Рояль
      107 Рот
      108 Роль
      109 Репс
      110 Рельс
      - С -
      111 Слон
      112 Сель
      113 Сено
      114 Сеть
      115 Сет
      116 Спринт
      117 Сотня
      118 Соль
      119 Сон
      120 Соня
      121 Стoл
      122 Стон
      123 Солист
      124 Серп
      125 Степь
      126 Серость
      127 Силос
      128 Сирены
      129 Солитер
      130 Сорт
      131 Сопля
      132 Село
      133 Сироп
      134 Спрос
      135 Сельпо
      136 Ситро
      137 Сень
      138 Сеньор
      139 Сонет
      140 Спорт
      141 Спор
      142 Спирт
      143 Сор
      144 Серия
      145 Серсо
      146 Сито
      147 Синьор
      148 Синь
      149 Сирость
      150 Сепия
      151 Сени
      152 Стиль
      153 Столяр
      154 Стряпня
      155 Столп
      156 Снятие
      157 Спесь
      158. Спинет
      159. Сенсор
      160. Сплин
      161. Слияние
      162. Синтепон
      163. Сияние
      164. Слет
      165 Спин
      166. Снос
      167 Спелость
      168. Степ
      169 Стило
      - Т -
      170 Тоннель
      171 Тор
      172 Теннис
      173 Терн
      174 Тенор
      175 Трос
      176 Тля
      177 Тряпье
      178 Тлен
      179 Толь
      180 Тол
      181 Торс
      182 Тепло
      183 Тис
      184 Тес
      185 Топь
      186 Трио
      187 Трон
      188 Трель
      189 Тон
      190 Тир
      191 Трепло
      192 Тип
      193 Тень
      - Я —
      194 Ясли
      195 Ярость
      196 Ясность
      197 Ясень
      
      — Знаете, что это? — спросил Рома. — Это, товарищи, все слова, которые можно составить из «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ».
      — Гм, похоже... — согласился Костик. Вот ведь людям заняться нечем.
      — Не, ну это же интеллектуальная игра. И вообще, можно таким образам себя успокаивать или настраивать на определённый лад. Есть такие вещи... Это примерно как играть в пинбол или читать Пруста, — изрёк Тёма.
      — А ты сам читал Пруста? — спросил его Рома.
      — Читал, — ответил Тёма. — Немного.
      
      
      

      
      — Тут важно, что не просто нарисован мотылёк. Тут много свободного пространства. А мотылёк сидит в уголке. Это даже важнее, чем сам мотылёк.
      — Ммм... — Костик понимающе кивал головой.
      — По большому счёту, изображено пустое пространство. А мотылёк нужен просто для того, чтобы зрителю дать понять, что тут вообще что-то изображено.
      — А зачем вообще изображать пустое пространство?
      — Ну... — Рома сделал задумчивое лицо. — Люди часто не замечают пустого пространства вокруг себя. Наверно, именно потому, что оно пустое... И считают, что всё в их жизни уже заполнено. Тогда как на самом деле это всегда очень далеко от правды.
      Костик посмотрел ещё раз внимательно на лист бумаги. Всё-таки основное внимание занимал сам мотылёк.
      — Слушай, а как ты заставил его позировать?
      — Убил, наверное. Не помню.
      Костик помолчал.
      — Слушай, а ты рассказал своим про метро? — спросил Рома.
      — Да, рассказал. Тёма, похоже, обиделся. Считает, что я их обманул.
      — Он не понял просто.
      — Да...
      — Ведь за иной выдумкой стоит гораздо больше правды, чем если бы она не была выдумкой.
      — А вот Машка как будто бы и не удивилась совсем.
      — Хм, а помнишь, как она — ещё тогда — спросила: «А, может, мы за ними следим, а они за нами?»
      — Да...
      
      
      

      
      Такой специфический свист, он слышен в вагоне на поворотах. Дело в том, что радиус кривой одного рельса на повороте не совпадает с радиусом у другого. В результате одно колесо как бы проскальзывает и трётся о рельс. Сколько раз Костик слышал этот свист? Он попытался представить, что чувствует человек, когда слышит этот свист впервые. О чём человек тогда думает? А что испытывает человек, который в детстве никогда не слышал звука циркулярной пилы? До которого не доносился издалека этот звук, — когда просыпаешься поздно утром на даче, дедушка где-то на улице, бабушка возится с чем-то на веранде, сквозь задёрнутые шторы силятся пробиться солнечные лучи и щебет птиц... Вот диск пилы вгрызается в дерево, звук нарастает... А теперь диск крутится вхолостую, совсем другой звук. Обои над кроватью слегка отстали — стена-то каждый год отсыревает...
       В шестьдесят лет воспоминаний, конечно, больше. Но двадцать лет — это возраст, когда человек осознаёт, что у него есть воспоминания. Возраст, когда приходит понимание того, что в твоей жизни что-то уже было. Что ты успел пожить хоть немножко, но в другую эпоху, — когда мороженое стоило дешевле, обстановка в стране была другая, трава была более зелёная, и так далее. В двадцать лет ты впервые понимаешь, что мог бы в своей предыдущей жизни что-то сделать, и не сделал.
      А в двадцать один можешь начать об этом размышлять.
      То, что тебя называют на «Вы», тебе уже давно не в диковинку, но тут ты замечаешь, что иногда приходится называть на «Вы» людей, которые младше тебя. Вот парень явно младше Костика. Даже, может быть, школьник. Если потребуется к нему сейчас обратиться, ведь он скажет на «Вы»?
      У двери в торце вагона, рядом с сиденьем, стояла оставленная зелёная бутылка из-под пива. Ярко-зелёный цвет её удивительно подходил к бежевому цвету грязной масляной краски, которой было покрашено основание сиденья. На самом донышке плескались остатки пива... Интересно, на резком повороте она упадёт или нет?







Москва, 2006-2010 г.

© 2007 Георгий Рюриков < >